Мартин Гринберг - Мир Роджера Желязны. Лорд фантастики

Пол еле дождался очередного слабого кивка.

— Я не сомневался, что вы поймете! Вы разделили бы мой триумф, если бы могли остаться и посмотреть диораму в действии. К сожалению, вы должны отбыть. Моя начальница, которую ты помнишь как Лил, призналась в своей грубейшей ошибке. Она приняла вас за настоящего агента, человека, который, как она думала, был назначен для несения патрульной службы на вашей Луне. Однако ему, как выяснилось, дали другое задание, и он только что вернулся после его выполнения.

— Вы хотите сказать…

— Все дело в перепутанных цифрах, обозначавших место назначения агента 850-28-3294. Его номер должен был кончаться на 3249. В результате ваша сигнальная станция так и не дождалась патрульного. Карьера Лил висит на волоске и неминуемо рухнет, если она не сумеет немедленно исправить ошибку.

— Исправить?

— Это вполне возможно.

— Каким образом?

— Достаточно просто. — Пол возбужденно хихикнул. — Существует технология очень строго ограниченных путешествий во времени. Если нам удастся не создать парадоксальных нарушений причинно-следственных связей, мы сможем вернуть вас в те самые пространственно-временные координаты, где мы вас и нашли. Лил уже обо всем договорилась, мы отбываем немедленно.

Лил ждала их в том же небесно-голубом «Форде». Она холодно кивнула, не подумав извиниться, и сразу же стартовала, нырнув в транзитный туннель и вынырнув на Луне. Во время обратного полета на Землю он клевал носом, но к моменту высадки на тротуаре кливлендской улицы был бодр и свеж.

Опоздав на работу почти на час в то утро, он даже не потрудился объяснить задержку, но со временем стал замечать, что его взгляды на жизнь и искусство изменились. Поэзия осталась его первой большой любовью. Но, вернувшись из своего путешествия, он обрел новый язык — многогранную и часто мифологическую прозу.

Я познакомился с Роджером на Сан-Коне в 1977 году. Позже он переехал в Нью-Мексико и стал моим другом, но дороги в Нью-Мексико длинны, и мы узнавали друг о друге больше по нашим работам. «Роза для Экклезиаста» и другие ранние рассказы — отточенные произведения искусства, свидетельствующие о блестящем воображении, полные поэзии и литературных аллюзий. Поздние романы, такие, как серия об Амбере, отличаются той же неподражаемой оригинальностью, поэтическим воображением, но при этом плавно текут в легком на первый взгляд стиле эпической баллады.

«История, которую Роджер так и не рассказал» — это рассказ, навеянный именно этой происшедшей с ним переменой, которая раскрыла вторую сторону гения Роджера. В наши дни никто не зарабатывает на жизнь, создавая потрясающие короткие рассказы. Романы гораздо более прибыльны. Возможно, эта перемена была продиктована коммерческой необходимостью, но рассказ представляет и другое, альтернативное объяснение.

— Я знаю, что это звучит неправдоподобно, — сказал Крэнстон. Он некоторое время рассматривал дно своего стакана, а затем поднял на меня глаза из-под темных кустистых бровей. Он смахивал на человека, которому пошло бы курить трубку — обветренное лицо, прищуренные глаза.

— И весьма иронично, — сказал я. — Бьюсь об заклад, большинство людей, которых я знаю, отнеслись бы к этому так же. — Я поднял свой стакан в первый раз с тех пор, как он поставил его передо мной на стол. Он пристально следил за моими действиями. Я улыбнулся и сказал: — Что ж, объясни это.

— Уф, — выдохнул он, предварительно несколько раз открыв и закрыв рот. Теоретически призракам не дано поднимать вещи, в этом я был совершенно уверен. — Джейк, не хочу сказать, что я специалист по смерти. Я о ней не очень-то много знаю. Единственное, что мне известно, так это то, что я своими глазами видел, как тебя похоронили три дня назад, и теперь мне непонятно, какого черта ты здесь делаешь.

Я посмотрел на пейзаж, расстилающийся за окном квартиры Крэнстона, на зеленые солнечные лучи, ласкающие зеленовато-коричневый песок и зеленую реку, вспухшую от весенних дождей. Казалось, что лес на заднем плане нарисован черной тушью по влажной зеленой бумаге. На Эмери почва была зеленовато-серой, зеленовато-коричневой или зеленовато-красной, небо — зеленовато-синим, а вода могла похвастать всеми оттенками зеленого; растения же здесь произрастали красноватых тонов — от темно-пурпурного до сиреневого, хотя цветы встречались самых разнообразных оттенков.

Я был первым человеком, который умер на Эмери с тех пор, как мы основали тут колонию три года назад.

Вы можете подумать, что смерть здесь такая же, как и в других местах, однако, как выяснилось, это было не совсем так.

Я отпил из стакана. Вкус напитка изменился. Он стал ярче, богаче, со странными оттенками вкуса. Жидкость приятно пузырилась в горле.

— Уф, — опять выдохнул Крэнстон. — Джейк? Ты… ну, словом, ты ставил опыты на себе перед тем, как умереть?

Я рассматривал его, прищурив глаза. Моей работой была постепенная модернизация колонистов, так, чтобы их организмы лучше приспосабливались к условиям планеты. Вы берете планету, которая лучше всего подходит для колонистов, затем начинаете их обрабатывать. Добавляете в пищу молекулы местных веществ, кроите ДНК, которым предстоит налаживать межклеточное взаимодействие, и люди начинают постепенно меняться, как взрослеющие дети. Все это делается для того, чтобы они не испытали шока, увидев себя однажды утром в зеркале.

Сначала я, конечно, все испробовал на себе. Опыты на животных и компьютерное моделирование дают многое, но не все.

И потом, после того, как Ева ушла от меня к Рою, кому было какое дело до того, что со мной стало?

Впрочем, в колониях так не рассуждают. Крэнстон уже доказывал мне, что я был всем здесь небезразличен, потому что, хотя остальные и прошли частично ту подготовку, которую я прошел полностью, все же я был самым приспособленным организмом, сконструированным для колонии. Во мне нуждались, независимо от того, любили меня или нет.

Думаю, я получил слишком сильный шок от последней модификации. Я полагал, что это даст мне способность есть местные фрукты, не подвергая себя риску. Речь идет о тех штуках, напоминающих персики, которые ежегодно созревали на деревьях, усыпанных листьями, похожими на ложки. Эти фрукты сидели на ветках во всем своем красном, оранжевом и желтом великолепии, издавая соблазнительный запах, перед которым пасовал самый совершенный синтезатор ароматов. Они созревали и падали на землю, где кролико-белки лакомились ими, а потом шатались, как пьяные. Птицы-драконы тоже ели их и начинали летать зигзагами, во всяком случае те из них, кому удавалось взлететь.