Александр Соколов - Тайна прикосновения

Так он обнаружил, что Россия успешно торговала зерновым хлебом и мукой, мясом и молоком, животными и птицей, яйцами, прядильными материалами, масличными семенами, жмыхом, сеном и соломой. За 1887 год из России было вывезено сельскохозяйственных продуктов на шестьсот тысяч золотых рублей, по тем временам сумму огромную. Наибольший процент пахотных земель были в Курской (74 %), Тульской(73 %), Воронежской (69 %) губерниях. И эти показатели относились к тому времени, когда не было иной тяги, кроме конной. Чего же можно добиться, имея в коллективных хозяйствах трактора!

В «Трудах.» отмечалось, что в российских городах к тому времени жило двенадцать процентов населения, сто десять миллионов «мужицкого царства» обрабатывали землю вручную.

Но самые полезные сведения Иван почерпнул о почве. Императорское ВольноЭкономическое общество делило почвы Европейской России на две группы: чернозёмные южные и северные. Как утверждалось в «Трудах.», линия, разделяющая эти виды почв, проходила от австрийской границы (Радзивиллов) через Житомир к Киеву, южнее последнего, затем поворачивала на Орёл, Тулу, Рязань, Симбирск и Уфу, следуя изломанному направлению. К югу от этой линии до предгорий Кавказа и астраханских песков простирается чернозём. Здесь преобладают степи, лесов мало или почти вовсе нет, часто ощущается недостаток воды, вследствие чего необходимо разрыхлить верхний слой и навоз запахивать очень мелко, чтобы сохранить влагу в глубжележащих слоях.

Весь последующий текст Иван подчеркнул для себя карандашом:

«.Содержание перегноя в чернозёме колеблется от 4 % до 16 %. Физические его свойства делают его весьма благоприятной почвой для растений, но он имеет существенный недостаток — страдает от засухи».

На карте — приложении к журналу, — обозначающей характеристики почв центрального чернозёмного района, он отметил красным карандашом естественные залежи фосфоритов, ценнейших удобрений для обеднённых почв.

Даже в своём хозяйстве, занимающем не столь обширные области, он столкнулся с различными видами почв. Это лишний раз говорило о необходимости иметь в совхозе свою лабораторию почвоведения и селекции растений. Директор уже оборудовал пустующее помещение под лабораторию, куда в специальных горшочках собрал со своих полей все образцы грунта. Оставалось завести из области реактивы и кое-какие приборы. Победить непредсказуемый климат можно только «районированными» сортами пшеницы, обрабатывая почву по особой технологии, позволяющей сохранять влагу.

Пожелтевшие от времени «Труды Императорского Вольно-Экономического Общества» Иван возил с собой повсюду, но больше никому не показывал.

Откуда в небольшом селе, в доме портного с многочисленным семейством могло появиться столь раритетное издание?

Пётр Агеевич Марчуков принадлежал к сельской интеллигенции, до которой не было дела ни царской, ни советской власти. Такие люди существовали сами по себе, таковыми их делал собственный образ жизни, богопослушание, семейные традиции и извечная любовь к труду. Пётр Агеевич не употреблял спиртного, не курил. Кроме Библии интересовался литературой, читал газеты и журналы.

Среди его клиентов была публика разная: он обшивал, в основном, людей зажиточных, нередко его навещали люди весьма образованные. Один из них, Сем- нитский Демьян Апполинарьевич, захаживал частенько. Поначалу как клиент, затем запросто, по-домашнему.

Семнитский был из тех русских людей, которых называли «подвижниками». На собственные деньги он основал сельскохозяйственную школу-интернат для сельских детей в Ежовке, в пяти километрах от Алешков. По образованию преподаватель истории, Демьян Апполинарьевич живо интересовался агрономией, последние годы работал в попечительском совете крестьянства при Борисоглебской волостной управе.

В один из летних вечеров, за чашкой чая, в доме Марчуковых решилась судьба Ванятки. Ему исполнилось семь лет, и Пётр Агеевич отдал сына в интернат Сем- нитского.

Это решение его было безоговорочным, Марчуков почитал за счастье для Вани находиться под крылом столь образованного человека, методы которого сводились не только к учёбе, но и воспитанию детей трудом на земле.

Сам Пётр Агеевич стремился привить интерес младшенькому к растениям.

— Вот смотри! — говорил он, протягивая к глазам Вани свою ладонь. — Вот маленькие семечки. Их мы посадим весной в землю, там они набухнут от влаги, из них появятся маленькие росточки. Росток поднимется вверх, потянется к солнцу, появятся корешки, которые питают стебель, и он окрепнет, вырастет большим, с красивыми желтыми листами вокруг круглой головы. Эта голова будет поворачиваться за солнцем, чтобы новые семечки росли, вбирая в себя тепло. Вот так из одного семечка появятся много новых. Каждому растению у человека есть своё место, как и всякому семечку.

По такому же принципу было построено обучение в интернате Семнитского. Главное — не заставлять, а пробудить интерес у крестьянских детей, дать им возможность увидеть результаты своего труда, собрать урожай на делянках, возделанных своими руками. Младшие ученики помогали старшим, а результаты их общего труда как нельзя лучше видны были на кухне интерната в виде изобилия всевозможных овощей за столом.

Демьян Апполинарьевич, небольшого роста, сухощавого сложения старик с редкой седой бородкой, носил пенсне и был скорее похож на «книжного червя», чем на любителя земледелия, но в нём удачно сочеталось и то и другое. Он преподавал детям русский язык, историю, литературу, арифметику и географию: в единственном лице — попечитель, преподаватель и воспитатель. Два подсобных рабочих и истопник (а заодно и повар) содержались на деньги попечительского совета, а прокормить себя ученики должны были собственным трудом. На грядках интерната росли гигантская морковь, удивительная свёкла с цветными окружностями в разрезе, диковинная капуста и много всякой всячины.

Здесь проводил одинокий старик свои опыты на земле, заодно учил деревенских ребятишек агрономии. Авторитет Семнитского среди местного населения был огромный, отдать своё «чадо» в его интернат считалось почётным.

Иван никогда не забудет своего второго отца, его негромкий, но глубокий надтреснутый голос, заставлявший вслушиваться даже эту деревенскую непоседливую ребятню: Ванятка частенько стоял на коленях под образами за свою излишнюю подвижность — это было самым строгим наказанием в интернате.

В его памяти сохранилась большая изба, рубленная из цельных брёвен, крытая железом, просторный класс с длинными скамьями вдоль узких столов, такая же столовая с русской печью и спальни, рассчитанные на десять человек каждая. Жилая часть Семнитского имела собственный вход и свою печь. Когда истопник напивался, ребята носили из пристройки дрова в комнаты к преподавателю, и он иногда угощал мальчишек своим чаем с конфетами, беседовал с ними, как со взрослыми, рассказывая об истории края, в котором они жили.