Александр Казанцев - Спустя тысячелетие

Едва перед нею появился низкорослый палач, поигрывая блестящим на солнце ножом для свежевания, и цинично осведомился, не боится ли его жертва щекотки — ему ведь надо начинать со ступней ног, — Никита Вязов неожиданно согнулся пополам и так ловко ударил Гнидда головой, что тот отлетел в сторону и свалился на более низкую ступеньку пьедестала, где его поймали на руки подсобные жрецы.

— Уберите… Да-да, изверга! — завопил он. — У меня тонкая работа. Да-да, художника!

На Никиту навалились несколько могучих бородачей и стали избивать его дубинками. Тут возвысил голос отец Нади Крылов:

— Взываю к мудрости великого вождя! Проведенный им суд показал цивилизованность обитателей Города Руин! Остановитесь!

Бородачи кинулись к Крылову, но Урун-Бурун жестом остановил их:

— У бурундцев принято, чтобы перед казнью сказать прощальный слова.

Майда, борясь со спазмами в горле, переводила. Глашатаи послушно разносили ее слова повсюду. Толпа шумела.

Крылов же, ободренный, продолжал:

— Мы признаем преступные ошибки своих современников и готовы жизнью своей заплатить за это. И просим просто убить нас, без издевательств.

— Нет-нет! — отрезал Урун-Бурун. — «Кожа за кожу»! Вы, предки, не просто убивать своих потомков, вы заставлять их страдать! Я сказал. Да-да, так и будет!

Гнидд, подсаженный подсобными жрецами на «ступеньку вины», вновь направился с ножом к Наде.

Но вдруг палач скорчился, и стал пожимать плечами и опять завопил:

— Выколите глаза. Да-да, колдуну. Твердость руки. Нет-нет, художнику!

Бородачи с дубинками и холщовым мешком кинулись к Федорову.

Бережной громовым своим басом рявкнул на всю площадь:

— Всем звездонавтам скорчиться и сесть! Федя, сведи нас судорогой!

Все, кроме стоящей Нади и поваленного Никиты, сели, пригнув головы к коленям. Бородачи никак не могли напялить Федорову на голову холщовый мешок.

Надя подняла связанные руки и звонко сказала:

— Великий вождь позволил нам произнести прощальное слово. Я обращу его не к вам, несчастным потомкам наших современников, обездоленных ими, а к тем, кого давно нет на Земле, но преступные деяния которых изуродовали планету!

Лысый Жрец визгливо прервал ее:

— Отсюда они не услышат. Вот отправим тебя к ним поближе, тогда обращайся.

— Нет! У меня есть право на прощальное слово, и я произнесу его, как повелел великий вождь.

И никто не посмел ей помешать — меньше всего те, кого давно не было на свете, но к кому она обращалась.

— Вы, далекие мои современники! Мало кто из вас страшился суда ваших потомков. Но они вправе нас судить и вместо вас судят нас, живших с вами в одно время!

— Правильно сказать, — важно заметил Урун-Бурун.

— Вы, для всех здесь далекие и близкие только для нас, шестерых, кому суждено ответить за вас…

— Правильно сказать, — опять заметил вождь.

— Вы, — смотря куда-то вдаль, продолжала Надя, — вы, кто, развалясь в креслах за столом, перебирали в руках не важно что: акции частных компаний или циркуляры вышестоящих министерств и ведомств, подчиняясь выгоде или плану, нажимая кнопки и вглядываясь в экраны, — вы не уставали рассуждать об экологии, болтать о защите природы, в то же время требуя от своих заводов и фабрик больше продукции, выпуская в небо больше ядовитых дымов, отравляя реки зловонными сбросами и, в конце концов, перегревая всю планету. Вы, живя только сегодняшним днем, не задумывались о трагических последствиях, разрушили даже защитный слой озона, обрекая тем на гибель все живое на Земле! — Надя передохнула и продолжила: — Вы, лжерадетели человеческого блага, не можете меня услышать сейчас, но должны были услышать голос собственной совести и представить себя на суде своих потомков, перед которыми предстали мы, виновные лишь в том, что жили с вами в одно время.

Они приговаривают нас, но судят вас — пресыщенных, безответственных. Вас я хотела бы сейчас увидеть рядом с собой.

— Вот, Жрец, а ты не уметь так сказать! — обернулся вождь к Жрецу.

— Я первая уйду из жизни, но никто не услышит от меня ни стона, хотя Федя и не успел обезболить меня. Я перетерплю любые страдания без единого звука, как перенес мучения от изуверов на другой планете отец мой, командир Крылов.

— Такой слово… Можно и помиловать, — вдруг заявил Урун-Бурун.

Вождь, великий вождь, не иди против Божества! — взвизгнул Жрец, словно ему наступили на любимую мозоль. — Отомсти предкам!

— Ладно, — махнул рукой вождь, — пусть начинать твой свежеватель.

— Раздеть ее, — приказал Жрец стражам. Стражи бросились было к Наде, но она остановила их горящим взглядом.

— Не прикасайтесь. Я сделаю все сама! Пусть только мужчины в толпе отвернутся.

Майда перевела, вызвав в толпе взрыв хохота. Стражи все же подошли к Наде, чтобы развязать ей, пока единственной, руки и ноги.

— Я протестую, — послышался голос Васи Галлея. — Люди могут отвечать только за собственные поступки, а не за преступления тех, кто жил когда-то рядом с ними!

Вязов приподнялся на локте и гулким своим басом произнес:

— А не казнить ли вам Жреца и стражей, которые прикасались к нам, якобы преступникам?

После перевода этой реплики снова хохот прокатился по толпе, где, видно, не так уж любили Жреца и стражей.

Федоров тоже сказал свое прощальное слово, но на него уже натянули холщовый мешок и слов его не было слышно.

Бережной снова рявкнул:

— Да, мы виновны, мы жили в преступное время. Но пусть за это нас убьют. Мучить себя не дадим. Сидеть всем скорчившись.

Презрительно отведя рукой угрожавших ей стражей, Надя сама освободилась от серебристого космического скафандра, который совсем в другом месте послужил ей рыцарскими доспехами, познавшими даже жар костра. Теперь они легли сверкающей грудой у ее босых ног.

Ах, если бы ее дельтаплан взмыл вдруг из заплечного ранца скафандра и, как прежде, поднял ее в воздух! Но дельтаплан остался на другой планете, а его место в скафандре занял крохотный Никитенок!

И, раздеваясь донага, она думала только о Никитенке. Удастся ли Эльме и Анду с помощью Майды защитить его?

Она заставила себя не замечать множества глаз, устремленных на ее обнаженное тело, покрывшееся непроизвольно, несмотря на жару, «гусиной кожей». Женский стыд заставил ее укрыться волной огненных волос. В таком виде, униженная, но гордая, стояла она перед бесстыдно усмехающимися бородачами, вожделеющими юнцами, жалостливыми женщинами.

— До чего же, да-да, беленькая! — послышался женский голос.

Кто-то цинично пощелкал языком.

Надя с негодованием отвернулась.

Перед нею уже стоял маленький человечек с приподнятыми как бы в удивлении плечами, гадкой улыбкой на сморщенном лице и острым, поблескивающим на солнце ножом в руке. Он многозначительно потрогал пальцем его отточенное лезвие и еще раз издевательски осведомился, не боится ли она щекотки — ему надо начинать со ступней ног!