Александр Казанцев - Спустя тысячелетие

Моя беда, мое несчастье в том, что, не уйдя из своего мира дикарей, оставшись похожим на них, я пытался жить в далеком прошлом, где обнаруживал, к несчастью, знакомые черты дикости у цивилизованных: то же тщеславие, ту же жажду власти, ради которой совершались преступления и даже зверства, на которые звери, ныне вымершие, и способны-то не были!

А главное — ту же ВЛАСТЬ СИЛЫ. Она переходила из века в век и в самой примитивной и уродливой форме дошла до нас, дикарей.

Чтобы понять все это, пришлось мне с болезненной неутолимостью былого наркомана, проглатывая книгу за книгой (оказывается, я обладал даром молниеносного чтения!), пройти самостоятельно курс целого университета, уподобившись в конце концов безумцу, живущему в нереальном, созданном его болезненным воображением мире.

Но этот мир существовал, и я мысленно жил в нем. А потом… Потом я узнал всю горькую историю своей несчастной планеты!

Уродливо развитая, их энергетика вызвала всеобщее потепление на планете, изменила ее климат. С содроганием читал я об ужасных бедствиях, перенесенных тогда людьми, о смертоносных ураганах, землетрясениях, все чаще и чаще обрушивающихся на них. И наконец, повторился библейский Всемирный потоп, когда, с одной стороны происходило опустынивание прежде плодоносных земель, откуда бежало население; с другой же стороны, наступающий океан затоплял благоденствующие страны. Густо населенные цветущие государства исчезали, население их или погибло, или бежало. Изменились очертания материков. Катастрофически падала рождаемость, неизвестные прежде эпидемии уносили целые народы. Человечество вымирало. Постепенно исчезли многие профессии, и спустя столетия некому стало работать на заводах, производить машины, возделывать землю, учить детей в школах и университетах. Природа жестоко мстила своим обидчикам. Прежде растения и животные, не выжив в новых условиях, уступили место другим видам. Так зеленое стало синим. Не слишком понятное влияние ультрафиолета! И только мы, люди, жалкие остатки былого человечества, все еще цеплялись за сооружения предков в полумертвых городах, потерявших связь друг с другом. Бурундцы, да и вешние не знали, живут ли еще в окружающем мире другие колонии людей. Мы отгорожены от них непроходимыми синими зарослями и водными просторами.

Так приобщение к былым знаниям и понимание того, что произошло с населявшим земной шар человечеством, принесло мне отнюдь не радость, а безысходное горе.

Начитавшись, я возвращался вплавь, будто с рыбалки, и ощущал на себе косые взгляды прохожих, не видящих у меня добычи, до которой все были охочи.

Я перестал понимать своих соплеменников, готовых подраться из удальства или из-за пойманной лакомой крысы, а то и не поделив между собой встречной женщины, мужу которой приходилось силой отстаивать свое семейное счастье.

Вообще сила была у нас основным законом существования, в чем я усматривал «наследие ненавистных предков», узнав из книг, что и у них СИЛА главенствовала в самые разные времена. Преклоняясь перед нею, они и погубили наследие, предназначенное нам, их потомкам.

Но не СИЛУ должен был бы я заимствовать у них, а МУДРОСТЬ лучших людей былых времен, противопоставлявших СИЛЕ совсем иные чувства и стремления.

А мы предвкушаем радости от предстоящего набега на вешних!

Все эти мысли записал Анд в заветную тетрадь, которую и поднял теперь с порога. И снова по-книжному изысканно, как ему казалось, обратился к незнакомке:

— Не надо убивать себя, вешнянка милая, как я могу судить по платью твоему.

— Ты бурундец, — ответила девушка, прекрасно поняв Анда. — Как я могу тебе верить, если вы убили моего отца?

— Отец мой тоже погиб от руки людей племени твоего. И по законам мести кровной, должны мы горло друг другу перегрызть, а я, как видишь, не хочу даже, чтоб ты сама покончила с собой.

— Почему?

— Да потому, что кое-что я в книгах почерпнул. Их каждый день читаю здесь.

— Как? Ты не выследил меня, чтобы застать одну?

— С зарею утренней я прихожу сюда всегда.

— А я с вечерней.

— Вот мы и не встречались.

— И что ж ты почерпнул из этих книг, кроме забавной древней речи?

— Узнал: месть кровная — лишь порожденье дикости позорной. Поэтому и убивать тебя желанья нет, — продолжал он щеголять изысканностью оборотов речи.

Она же говорила просто, порой казалось, простодушно.

— А я прочитала, что где-то заря с зарею сходятся. Сегодня я попала сюда раньше, потому что мама приказала не отлучаться вечерами. После гибели отца она заняла место вождя племени вешних и теперь боится за всех нас в ожидании набега.

— Позор-то племени нашему! Недаром тетрадь свою назвал я «Дневник дикого человека», принадлежа к племени такому.

— Как ты смешно говоришь, переставляя слова в фразах! — с улыбкой сказала она.

— Я говорю на языке древнекнижном, — с достоинством ответил он. — Научился ему, старые книги читая.

— Ты явно начитался сверх меры древних стихов. Тебе бы еще гекзаметром заговорить на куда более древнем языке, чем древнерусский.

Анд смутился. Девушка открыто смеялась над ним, но он все же сдержался, решив теперь следить за правильностью речи.

А она продолжала, как бы говоря сама с собой:

— Значит, все-таки дикий? Любопытно, что может сказать дикий человек?

— С кем я мог говорить? Кроме нас с матерью, не знаю грамотных.

— У нас тоже мало кто умеет читать.

— Мне можно подойти ближе? У меня нет острого кинжала. Есть только «тупой» дневник.

— Уж не рассчитываешь ли ты, что я стану его читать? — усмехнулась она.

— Он вовсе не предназначен для тебя.

— Люблю то, что мне не предназначено. Вообще люблю делать то, что не полагается.

— Ну конечно! Дочь вождя!

— Да, конечно! Дочь вождя вешних, которые неизмеримо выше вас, грязных бурундцев! — вдруг заносчиво воскликнула девушка, видимо, желая поставить юношу на место, не простив ему иронии.

— Почему же грязных? — улыбнулся тот. — Я сегодня переправлялся сюда вплавь. Одежду с дневником держал в руках. Так что я чистый.

— Я тоже приплыла, но не раздевалась. Теперь платье уже высохло. Мне его мама связала.

— Оно у тебя нарядное.

— Ты уверен?

— Я не уверен лишь в том, что оно сухое. — Уж не собираешься ли ты убедиться в этом?

— Не больше, чем ты хочешь познакомиться с моей тетрадью.

— Вот как? Тогда отдавай мне сейчас же свою глупую тетрадь! — И она угрожающе направила на него кинжал.

— Почему же глупую?

— Потому что ты бурундец!

— Зачем же грозить бурундцу кинжалом? Ты хочешь с помощью насилия убедиться в моей глупости?

— Наши предки считали женщин слабым полом. Если ты и впрямь что-нибудь усвоил из прочитанного, то о каком же насилии с моей стороны может идти речь?