Артур Кларк - Лунная пыль. Я, робот. Стальные пещеры

— Я почти уверен, что это невозможно. Вряд ли человек одолеет такое сильное сопротивление. К тому же он будет слеп. Как он определит, где верх? И как закрыть за ним наружную дверь? Если пыль проникнет в камеру перепада, от нее потом не избавишься. Выкачать се наружу нельзя.

Пат мог бы продолжать, но решил, что этого довольно. Если к концу недели спасатели не найдут их, придется, возможно, испытать самые отчаянные средства. Но сейчас об этом лучше не говорить, даже не думать, чтобы не подрывать собственного мужества.

— Если больше вопросов нет, — вступил коммодор Ханстен, — я предлагаю, чтобы каждый представился. Хотим мы того или нет, нам надо привыкать друг к другу. Итак, давайте познакомимся. Я пройду по кабине, а вы будете поочередно называть свою фамилию, занятие, город. Прошу вас, сэр.

— Роберт Брайен, инженер, на пенсии, Кингстон, Ямайка.

— Ирвинг Шастер, адвокат, Чикаго. Моя супруга Майра.

— Нихал Джаяварден, профессор зоологии, Цейлонский университет, Перадения.

Знакомство продолжалось. Пат снова с благодарностью подумал о том, как ему повезло в этом отчаянном положении. По своей натуре, навыкам и опыту коммодор Ханстен был прирожденным руководителем. Он уже начал сплачивать это пестрое сборище разных людей в единое целое, создавать дух товарищества, который превращает толпу в отряд. Ханстен научился этому, когда его маленькая флотилия неделями парила в пустоте между планетами, направляясь — впервые — за орбиту Нептуна, почти за три миллиарда километров от Солнца. Пат был на тридцать лет моложе коммодора и никогда не ходил дальше Луны. И он вовсе не огорчался из-за того, что незаметно произошла смена командира. Пусть тактичный коммодор подчеркивает, что начальник — Харрис, но он-то лучше знает…

— Данкен Мекензи, физик, обсерватория Маунг-Стромло, Канберра.

— Пьер Бланшар, счетовод, Клавий, Эртсайд.

— Филлис Морли, журналистка, Лондон.

— Карл Юхансон, инженер-атомник, База Циолковского, Фарсайд.

Знакомство состоялось и показало, что на борту “Селены” собралось немало незаурядных людей. Ничего удивительного: на Луну, как правило, попадали люди, чем-то выделяющиеся среди большинства, хотя бы только богатством. Но что толку от всех этих талантов в таком положении, подумал Пат.

Он был не совсем прав, в этом ему очень скоро помог убедиться Ханстен. Коммодор хорошо знал, что со скукой надо бороться так же решительно, как и со страхом. И они могут положиться только на свою собственную изобретательность. В век межпланетных связей и универсальных развлечений “Селена” внезапно оказалась отрезанной от всего человечества. Радио, телевидение, бюллетени телефакса, кино, телефон — все это теперь было им так же недоступно, как людям каменного века. Словно первобытное племя, сгрудившееся у костра, — и никого больше вокруг. Даже во время экспедиции на Плутон, подумал Ханстен, мы не были так одиноки, как здесь. Тогда у нас была отличная библиотека и полный набор всевозможных записей; когда угодно можно было связаться по светофону с любой из больших и малых планет внутреннего круга. А на “Селене” даже колоды карт нет.

Кстати, это мысль!

— Мисс Морли! Вы ведь журналистка, у вас, конечно, есть блокнот?

— Да, коммодор, есть.

— Наберется пятьдесят два чистых листка?

— Наверное.

— Придется просить вас пожертвовать ими. Пожалуйста, вырвите их и разметьте колоду карт. Особенно не старайтесь, лишь бы можно было различить достоинство и знаки не проступали бы.

— Интересно, как вы собираетесь тасовать такие карты? — спросил кто-то.

— Пусть комиссия по развлечениям подумает над этим! У кого есть таланты, которые могут пригодиться для нашей самодеятельности?

— Я когда-то выступала на сцене, — неуверенно произнесла Майра Шастер.

Ее супруг явно не обрадовался этому признанию, зато коммодор был доволен.

— Отлично! Значит, можно разыграть маленькую пьеску, хоть у нас и тесновато.

Но тут смутилась уже миссис Шастер.

— Это было давно, — сказала она, — и мне… мне почти не приходилось говорить на сцене.

Несколько человек прыснули, и даже коммодор с трудом сохранил серьезный вид. Трудно было представить себе юной хористкой женщину, возраст которой перевалил за пятьдесят, а вес — за сто.

— Ничего, — сказал Ханстен, — главное — желание. Кто хочет помочь миссис Шастер?

— Я когда-то участвовал в любительских постановках, — сообщал профессор Джаяварден. — Правда, мы ставили преимущественно Брехта и Ибсена.

Это “правда” подразумевало, что здесь уместнее что-нибудь из легкого жанра. Скажем, одна из пошловатых, но забавных комедий, которые наводнили эфир в конце 1980-х годов, когда капитулировала телецензура.

Больше добровольных артистов не нашлось, и коммодор попросил миссис Шастер и профессора Джаявардена сесть рядом и вместе составить программу. Ему не очень-то верилось, что столь разные люди придумают что-нибудь дельное, но кто знает… И вообще, главное, чтобы каждый был чём-нибудь занят, будь то в одиночку или с кем-то вместе.

— Одно дело сделано, — продолжал Ханстен. — Если кого-то осенит блестящая идея, пожалуйста, изложите ее комиссии. А пока — садитесь-ка поудобнее и поближе познакомьтесь друг с другом. Каждый сказал, откуда он и чем занимается, у вас могут быть общие интересы, даже одни и те же друзья. Словом, вы найдете, о чем поговорить.

“И времени у вас предостаточно”, — мысленно добавил он.

Коммодор Ханстен совещался с Патом в его отсеке, когда к ним подошел доктор Мекензи, физик из Австралии. Он выглядел очень озабоченно, словно произошло что-то из ряда вон выходящее.

— Я должен вам кое-что сказать, коммодор, — взволнованно произнес он. — Если не ошибаюсь, семидневный запас кислорода нас не спасет. Нам грозит куда более серьезная опасность.

— Какая же?

— Тепло. — Австралиец указал рукой на корпус суд-па. — Кругом пыль, а она идеальный теплоизолятор. На поверхности тепло от наших машин и от нас самих уходит в окружающее пространство, здесь оно заперто. Значит, в кабине будет все жарче и жарче, пока мы не сваримся.

— Что вы говорите, — сказал коммодор, — мне это и в голову не приходило! И сколько же времени, по-вашему, мы сможем продержаться?

— Дайте мне полчаса, я подсчитаю. Во всяком случае, мне кажется, не больше суток.

Коммодор вдруг почувствовал себя совсем беспомощным. Отвратительно засосало под ложечкой, в точности, как когда он вторично изведал свободное падение. (В первый раз ничего не было, тогда Ханстен был подготовлен, а во второй раз его наказала излишняя самоуверенность.) Если физик прав, рухнули все надежды. И без того они невелики, но недельный срок позволял хоть немного надеяться… За одни сутки там, наверху, ничего не успеют сделать. Даже если найдут их, все равно не спасут.