Юрий Леднев - Крах «Дископопа»

После того рокового случая мы так ни разу и не появились перед публикой. Нашей, когда-то популярной рок-группе дорога на сцену теперь закрыта практически навсегда.

Тот, кто хотя бы раз испытал миг сценической славы, нас поймет — бацилла этой проклятой лихорадки неизлечима! Поэтому, в надежде на возвращение, мы собираемся иногда все вместе у кого-нибудь из нас дома, чтобы поиграть в свое удовольствие. А перед тем тщательно осматриваем комнату, чтобы в ней — избави бог! — не оказалось какой-либо живности: вроде мухи, таракана, комара. Иначе, если о том станет известно, мы все понесем суровое наказание, вплоть до тюремного заключения, ибо музыка когда-то знаменитого на всей планете «Дископопа», победителя многочисленных фестивалей и конкурсов, обладателя кубка «Музыка века», жестоким буллическим решением Международного экологического суда оказалась под полным запретом для всего живого.

Наигравшись всласть, мы отдыхаем в усталой дреме, и в нашей памяти невольно всплывает тот черный день, когда проклятый рок гастрольного недоразумения свел нас со стратдиносами — эндемами планеты Флора.

Ах, каким радостным, веселым было начало той гастроли и каким печальным завершение…

Если бы тогда посмотреть на нас со стороны, можно было подумать, что мы возвращаемся с похорон дражайшей тетушки, а не с космического гастрольного маршрута. Каждый из нас в течение нескольких часов с угрюмой сосредоточенностью деловито разглядывал свой музыкальный инструмент, пытаясь установить — насколько он пострадал от палочных ударов при инциденте. На самом деле, мы занялись этим, чтобы не встречаться взглядами друг с другом и случайно не заговорить о том, что произошло с нами. К тому же у каждого тело ныло от побоев, а дух стонал из-за разбитого в пух и прах актерского тщеславия.

Руководитель нашей синтезгруппы Вольдемар Попов, склонившись над листом бумаги, что-то сосредоточенно писал. Судя по его страдальческому виду, нам было понятно: душа Вольдемара не полыхает вдохновением в создании новой пьесы для «Дископопа», а трудится над отчетом Космосконцерту о нашей провалившейся культурной миссии к инопланетянам.

Изредка Вольдемар прижимал ладонью пластырь, прикрепленный к тому месту, где когда-то у него было левое ухо. И тогда Герман Еременко невольно тянулся рукой к лицу, осторожно трогая нашлепку, под которой угадывался остаток носа. При этом оба страдальчески вздыхали, а их вздохи отдавались болью в наших сердцах.

Конечно, мы знали: и Попову, и Еременко в любой земной поликлинике восстановят и нос, и ухо, они будут лучше, чем от рождения, но этот факт добавит горечи при встрече на родной Земле, которая и без того не сулит нам ничего хорошего.

Только один из всей нашей компании не страдал ни духом, ни телом, чувствуя себя вполне спокойно — наш юный скрипач Сережа Кипарелли. Нежно обняв творение древнего Страдивари, он с интересом наблюдал через иллюминатор, как в защитном поле космобуса, вспыхивая, сгорали частички космического мусора. У него не было повода проклинать сегодняшний день: его космический дебют прошел на редкость удачно, даже оригинально.

Но для всех остальных денек этот был самым прескверным во всей нашей творческой биографии! По количеству недоразумений и ряду нелепых случайностей он был прямо урожайным…

В ожидании администратора Космосконцерта, который должен был лететь с нами на гастроли, мы сидели в «забегаловке» и травили веселые истории и анекдоты.

«Забегаловкой» на нашем лабухском жаргоне называется комната, где в былые времена пассажиры получали инструктаж и проходили таможенный и медицинский контроль. Теперь, когда космические полеты стали обычным безопасным делом, строгие формальности отпали сами собой, а комнаты и оборудование досмотров остались. Экскурсанты и командированные перед отлетом частенько забегают сюда, чтобы по старой привычке на дорогу выпить по стаканчику безградусной и с инстинктивным удовольствием щелкнуть по компьютерному антиалкогольному носу, когда-то грозному и неподкупному служаке, а теперь абсолютно безобидному, как старый уж.

До отлета по расписанию нам оставалось чуть меньше пятнадцати минут. Алексей Кабачинский рассказывал анекдот, как на свет божий появился стиль ретро, который был сейчас оппонентом нашей новой волне. Его содержание заключалось в следующем: в криогенной капсуле старого космического автобуса, который был по недоразумению заброшен в соседнюю галактику, была обнаружена целая бригада замороженных артистов Москонцерта, где она находилась триста лет.

— Опять у нас «маленькое гастрольное недоразумение!» — гневно воскликнул оттаявший конферансье, узнав о казусе.

Алексей так здорово копировал размороженных и удивляющихся коллег из ретро, что мы валились от хохота, не подозревая, что проклятый демон недоразумений уже витал над нами, а хорошо смеется тот, кто смеется последним.

В этот веселый момент к нам в забегаловку ворвался юноша лет четырнадцати, в немыслимых портках с короткими штанинами, которые носили еще в прошлом веке. Глянув на нас глазами дворняги, он по-школьному прокричал:

— А! Вот вы где! А я вас ищу по всем комнатам!

Из того, что назвал «забегаловки» комнатами, мы сразу поняли: парень в нашем деле круглый профан.

— Что тебе от нас надо, вьюноша? — спросил его Попов.

Захлебываясь школьной скороговоркой, юноша выпалил:

— Администратор Космосконцерта товарищ Дубоносов просил передать вам, что вместо него полечу с вами я! Вот гастрольные документы! — он показал папку с грифом гастрольной организации.

— А где он сам?

— У него заболела мама. Он попросил меня, — и, глянув на часы, наш новый администратор испуганно закричал: — Скорее, а то опоздаем!

Юноша показался нам тем забавным увальнем и растяпой, над которыми вечно измываются в школах, пиратничают во дворах, на улице. Угловатый, нескладный, он бежал впереди нас к взлетной площадке и, оборачиваясь, постоянно торопил: «Скорее, скорее! А то опоздаем!» В общем, его вид и поведение так и напрашивались на острый язычок.

Как только мы расселись в креслах космобуса, Виталий Огнев спросил его с тонким ехидством:

— Скажите, пожалуйста, как ваше имя и отчество, а также фамилия?

Парень живо привстал в кресле и с готовностью ответил, как на школьном уроке:

— Я — Сергей Петрович Кипарелли!

Перехватывая эстафету розыгрыша, Кабачинский, поглядев на портфель и футляр в его руках, продолжил допрос: