Кейт Лаумер - Берег динозавров

Я наклонил шкатулку, и яйцо выкатилось на землю. Растоптать его оказалось очень просто, совсем как настоящее яйцо.

— Что ты делаешь? — Хруба вскочил на ноги, глядя то на раздавленное яйцо, то на меня. С ужасом, наверное. — Ты потерял рассудок?

— Мне пора, — сообщил я, направляясь к выходу. Туда, откуда пришел целую вечность назад. Хруба что-то прокричал на местном наречии, и слуга попытался заступить мне дорогу. Я взмахнул пистолетом; слуга исчез.

На улице было темно, и мокрая мостовая блестела в свете желтовато-зеленых фонарей, развешанных по стенам домов. Мне казалось, что я сейчас сдохну. Улица ушла из-под ног, и пришлось ухватиться за стену. В животе будто заворочался острый нож. Не обращая внимания, я двинулся в сторону космопорта, но через полквартала меня скрутило окончательно. Когда я выпрямился, вытирая рукавом блевотину, вокруг собралось полдюжины любопытных дратиан. Боясь, что от вида их лиц мне станет еще хуже, я что-то крикнул; аборигены рассеялись.

Без большого труда, как ни странно, я отыскал улицу, по который мы вместе со Срэтом и Эврикой попали на базарную площадь — туда, где нашелся клочок зеридской ткани. Вот только подъем оказался чересчур крутым. Ноги разъезжались, я упал раз и другой. Живот болел, пустой желудок по-прежнему выворачивало; вставать с каждым разом становилось все труднее. Легкие горели, голова раскалывалась, будто от ударов парового молота. Спотыкаясь, я брел среди двоящихся стен; двухголовые дратиане освобождали мне дорогу.

Вот наконец и порт. Полупрозрачный светящийся купол — вот он, в конце переулка. Недалеко уже. Срэт, наверное, беспокоится; может, вышел навстречу… А на корабле — леди Рейр…

Очнулся я, лежа лицом вниз. Надо мной медленно вращалось равнодушное небо: размытое пятно центра прямо над головой, Коса, сливающаяся с Восточным Рукавом… Нащупав под собой мостовую, я уперся в нее руками и коленями. Хорошо. Теперь можно встать на ноги… Она тоже стоит, красавица, посреди стартовой площадки: броня за долгие годы потускнела, но обводы все такие же плавные, стояночные огни горят янтарными звездами… Я двинулся навстречу; ноги больше не подкашивались.

На моих глазах яркий просвет люка сузился и исчез; янтарные стояночные огни погасли, вместо них зажглись красные и зеленые ходовые. Раздался грохот, бетон под ногами задрожал.

Я на мгновение замер, потом бросился вперед. Ноги не держали; шершавые плиты рванулись навстречу, но удар по голове не затуманил сознания. Оторвав подбородок от бетона, я смотрел, как «Джонго II» поднимается вертикально на столбе бледно-голубого пламени. Через минуту остался только трепещущий голубой язычок на конце гигантской дуги, потом мерцающая желтая точка, потом лишь черное небо.

Они стояли вокруг плотным кольцом. Ноги в сандалиях, покрытые роговыми чешуйками, были совершенно нечеловеческими, как у крокодила. Холодный пот покрывал лицо, как густая слизь; желудок завязался узлом, то ли от страха, то ли от вчерашней еды. Я трясся, как медуза, выброшенная на берег.

Ноги зашевелились и пропустили рослого дратианина в белом плаще блюстителя порядка. Крепкие руки поставили меня на ноги, в глаза ударил яркий свет.

— Человек, блюститель порядка требует вернуть двух рабов, полученных в дар от его скромнейшего величия!

— Улетели, — прохрипел я. — Верный Срэт. Гном сраный…

— Человек, ты виновен в преступлении первого разряда — незаконном освобождении раба! В качестве компенсации блюститель порядка требует уплаты штрафа в размере двойной цены каждого из рабов. Награда в тройном размере для него самого и всех помощников.

— Вам не повезло. — Я покачал головой. — Ни денег, ни корабля… Улетели.

Сознание мое помутилось, и надолго. Меня куда-то волокли, светили в глаза, потом будто вспороли, как подушку, но все это было не со мной, где-то далеко…

Очнулся я на жестком матрасе, брошенном на каменный пол. Все еще тошнило, но голова соображала нормально. Глядя в потолок, где горела одинокая лампочка, я пытался привести в порядок воспоминания, но события не желали выплывать из тумана и выстраиваться в правильную цепочку. Задрав грубую рубаху, я обнаружил багровый разрез под ребрами, аккуратно зашитый толстой ниткой. Шесть дюймов, не меньше. Заживет за несколько недель, останется безобразный рубец… Такие рубцы я видел совсем недавно, у Хьювиля и леди Рейр. Вот оно, рабство.

Стимулятор прощупывался под кожей как безболезненное уплотнение. Безболезненное — если не подходить слишком близко к надсмотрщику. В десяти футах возникало ощущение легкой изжоги, в пяти — под ребрами начинал ворочаться каменный нож. Однажды, ради опыта, я подошел на четыре фута, прежде чем надсмотрщик велел отойти. В груди у меня полыхнул огонь — не настоящий, разумеется. Вот если бы он решил повернуть регулятор до упора или умереть, держа мой контроллер на боевом взводе, — тогда все было бы всерьез. Когда один из надсмотрщиков погиб по неосторожности, за ним ушли сразу три раба. В груди у каждого осталась обгорелая дыра с тарелку величиной.

В общем и целом, однако, скромнейший триарх поощрял бережное отношение к рабам, как того и заслуживает любое имущество. Первое время Хруба навещал меня дважды в день, проверяя, как заживает человеческая плоть. Я валялся на матрасе или ковылял по камере без окон, обращаясь к самому себе:

— Ты сообразительный малый, Билли Дейнджер. За последние четыре года ты многое узнал. Достаточно, чтобы разжиться собственным кораблем, залететь к черту на рога и найти там леди Рейр. Гораздо легче найти иголку в стоге сена. А потом ты преподносишь ее гному, на тарелочке с голубой каемочкой, вместе с кораблем — повторно. Ему теперь есть чем гордиться, а? Целый год он ползал за мной на брюхе, как щенок, вилял хвостом, стоило посмотреть… И дождался, когда сообразительный Билли сделает все по уму. Пока ты травил себя этой дрянью, он без всякой спешки вернулся к яхте, сказал Хьювилю, что ты решил остаться, и стартовал. Леди Рейр могла бы вмешаться, но откуда ей знать? Она тебя даже не видела. Теперь можно начинать поиски сначала и со старого места…

Не то чтобы эти рассуждения облегчали душу, но зато помогали поддерживать физическую форму. Я много ходил по камере, из угла в угол. Спать при таком раскладе не хотелось.

Когда рана затянулась, один из надсмотрщиков вывел меня из камеры и загнал в сарай, более всего напоминавший мануфактуру времен расцвета потогонной системы. Рабов набиралось от сорока до пятидесяти, всех рас и размеров, включая нескольких дратиан, не поладивших когда-то с блюстителями порядка. Меня посадили на табурет возле широкоплечего урода с интересным лицом, вроде маски для Хеллоуина, сделанной из резиновой камеры, и роскошными красными жабрами на манер страусиных перьев. Переговорив с ним на местном наречии, надсмотрщик ушел. Глянув на меня близко посаженными золотистыми глазами, вроде яйца с двумя желтками, урод произнес: