Евгений Щукин - Тропинкой человека

Быстро натянув футболку и брюки, я выскочил из комнаты, столкнувшись в коридоре с Надюхой. Только что выбралась из ванной.

— Под ноги смотри! — рявкнула она в ответ на попытку протаранить ее.

— Извини. Доброе утро.

— Доброе утро, — гордо вскинув голову, она прошествовала на кухню.

Я обулся, открыл входную дверь.

— Ты куда? — всполошилась мама. — Иди завтракать.

— Я сейчас, только проветрюсь.

— Только — что? — переспросила мать, но я уже несся вниз по лестнице, перепрыгивая сразу через две ступеньки.

Сложно сказать, сколько градусов мороза было на улице. Стоя в футболке, я чувствовал себя вполне комфортно. Так, легкая прохлада, не более.

За спиной периодически хлопала дверь подъезда. Из дома выходили люди, ненадолго приостанавливались, скользя по мне любопытными взглядами. Особо сердобольные спрашивали, что случилось, сокрушались, что заболею — и шли по своим делам, безуспешно простояв какое-то время в ожидании ответа. А я стоял и напряженно всматривался в быстро светлеющее небо.

Я ждал восхода солнца.

— Кешка, ты сдурел? — рядом возникла горячо любимая сестренка. — Иди домой!

— Кому — дом, а кому — школа, — ответил я, притягивая взглядом горизонт. — Пока.

— Ты же заболеешь! Быстро иди домой!

Она ухватилась за мою руку. Напряглась, пытаясь затащить непутевого братца в подъезд. Угу — попыталась. Я сам удивился той легкости, с которой остался на месте, но сделал вид, что так и должно быть.

— Кешка, — чуть не плача, попросила она, — иди домой.

Я чуть повернул голову в ее сторону:

— В школу — шаго-ом марш! Ать, два! Ать, два!

— Дурак! — Надя оскорблено взмахнула пакетом и пошла по своим делам.

Так-то оно лучше: я чувствовал нарастающую жажду и нервничал.

Из подъезда показалась мама. Папа, к счастью, ушел в свой «Автосервис» еще до моего «пробуждения».

— Кешка, ты что тут делаешь?!! Живо домой! Господи, замерз совсем!! — она щупала мое холодное тело. — Быстро в постель! И чтобы никуда не выходил сегодня!!

Мне было тяжело идти. Причитая, мама довела меня до подъезда — внутри было полегче.

— Мам, ты иди: я сам дойду. Не будите меня сегодня — я не спал ночью.

Она молча покачала головой: вот-вот заплачет. Похоже, решила сопровождать меня и дальше.

Я отстранил ее. Повернулся и, борясь с обволакивающей слабостью, зашагал наверх.

Оцепенение наваливалось все сильнее. Похоже, сегодня мне придется отказаться от мысли полюбоваться на солнышко. Наверное, и завтра — тоже. Если легенды говорят правду, я сгорю под солнечными лучами. Понятно почему: буду слишком слаб, чтобы спрятаться.

Веселенькая жизнь предстоит…

Задернув шторы, я успел еще добраться до дивана, где повел себя как типичное бревно.

Я спал. И — одновременно — осознавал происходящее. Перед внутренним взором проносились тягучие видения. Сквозь них я видел комнату; чувствовал руку мамы, легко касающуюся лба; слышал негромкое сопение отца, который, придя на обед, немного постоял рядом…

Потом все прошло. За окном становилось все темнее. И чем дальше, тем больше я приходил в себя.

На часах — половина седьмого. Я опустил ноги на пол.

Меня мучила Жажда.

— Выспался? — ехидно поинтересовалась сестренка, когда я ввалился на кухню.

Надя сидела за столом, пила чай. Чуть поодаль — мама чистила картошку.

— Выспался, — хрипло ответил я. — Что у нас сегодня на ужин?

— Суп с фрикадельками, — откликнулась мама, поднимая свои внимательные глаза. — Температура есть?

Я придал своей физиономии максимально жизнерадостный вид:

— Нету.

— Хочешь есть — возьми в холодильнике сыр, сделай бутерброд. Чаю попей, — проинструктировала мама.

Я молча открыл холодильник. Нагнувшись, достал сыр. Отрезал от него хороший кусок и, зажав его в руке, направился в зал.

— Куда пошел?! — тут же взъелась Надька: наверное, еще дуется. — Ешь здесь!

Эх, Надя, мне бы твои заботы…

Я сделал вид, что ничего не слышал. Уединился в комнате и осторожно поднес сыр ко рту.

И едва сдержался, чтобы не запустить им о стену: вкус был просто омерзительный.

Мне нужно кое-что другое.

После краткого размышления Иннокентий Михайлович снова нарисовался на кухне:

— Мам, давай я доварю.

— Что это с тобой? — подозрительно спросила мама. — Натворил что-то? Выкладывай.

Отложив нож в сторону, она спрятала ладони между колен и приготовилась слушать.

— Что, помочь нельзя? — я проворно схватил нож.

В поисках свободного табурета окинул кухню беглым взглядом. Нашел искомое под столом, выдвинул табурет ногой и решительно уселся напротив мамы:

— Иди, отдыхай. Папа, вон, телик включил.

Это было даже удивительно: вернувшийся с работы отец не стал заходить в зал, побоявшись разбудить чадо, а смиренно дожидался в спальне, когда сын проснется и можно будет посмотреть новости со спокойной душой.

Как мало мы знаем о родительской любви.

— Что-то тут не так… — хранительницу семейного очага терзали смутные сомнения.

— Да все нормально, мам. Иди! — я махнул рукой, указывая направление.

В ответ она еще раз смерила меня недоверчивым взглядом и — наконец-то! — удалилась. Я тут же положил нож на столешницу и вытряхнул из полиэтиленового пакетика размороженный фарш. Благо, тарелка стояла здесь же — в полной боевой готовности. Сверху положил свои ладони; скомкал мясо, поднимая его над тарелкой.

Сдерживаться становилось все труднее и труднее. Втягивая ноздрями чудный аромат, я плавно свел ладони вместе. На тарелку побежала восхитительная алая струйка.

— Ты что делаешь?! — завопила сестренка, до сей поры молчаливо наблюдавшая за моими манипуляциями. — Нельзя сок выжимать: мясо будет невкусным!

— Что там у вас происходит? — поинтересовалась мама из соседней комнаты.

Я выразительно приложил палец к губам и прошептал:

— Сок, говоришь? Смотри, что сейчас будет.

И, по-прежнему держа выжимку в руке, склонился над тарелкой и в одну секунду втянул в себя все ее содержимое. Немного полегчало.

Оглянулся.

Надька смотрела на меня широко раскрыв глаза и потрясенно молчала.

— Ты же сама сказала: сок, — попытался отшутиться я, сообразив, что только что совершил в высшей степени нетривиальный поступок.

Нижняя челюсть сестренки сама собой отвисла. Из открывшегося рта сначала вырвалось сдавленное шипение, затем полное эмоций слово:

— Сдурел??

Я виновато потупился.

— На почве несчастной любви крыша поехала? — продолжала давить Надя.

Несчастной любви? А-а, похоже, она вспомнила вчерашнюю байку про то, как я девчонку провожал. Не-ет, пока на личном фронте у меня полное затишье.

Я поймал себя на этом слове — «пока» — невесело усмехнулся. Но, опять же, вдруг найду симпатичную вампирочку… я снова усмехнулся.