Николай Нагорнов - Вечная Любовь

Они и перешли на новую ступень человека, они и стали подлинными сверхлюдьми... Те, кто достиг любви к врагам, вообще - все-любви, при полном очищении от низшего в себе.

Они были гонимы от своих, но опускали себя на адское дно - и оказывались выше всего слишком человеческого... Они знали: иным ход всемирной истории не станет, и в любой человеческой жизни не может быть ничего "случайного", "неважного", "бессмысленного" - любой миг жизни человека в глубочайших своих таинственных корнях связан с каким-то событием истории священной и вселенской и потому несет в себе глубокий тайный смысл, и Провидение ведет человека, когда ему и на ум этого не приходит, когда тот живет в глубоком унынии или безверии, но на самом деле в жизни нет ни одной минуты, когда человек был бы оставлен Творцом "на произвол судьбы", потому что никакого "произвола судьбы" не бывает и быть не может. Есть только слепота человека: непонимание чудодейственности Провидения.

Они это знали...

И что осталось теперь от того их мира?

Только руины...

Гигантская вакуумная яма меж адом и раем...

Космические миры. Гигантская пропасть между пространствами ада и рая, сотни и тысячи световых лет... Миры фантомов и иллюзий, призраков и миражей. Космический сон, транс. Тысячелетняя прострация, анабиоз.

Руины культур в вакуумной пустыне, распавшиеся мраморные тела Афин и Рима, Египта и Вавилона... Мегаломания, теомания величия, душевная болезнь гениев и героев, императоров и полководцев - быть выше Юпитера и Сатурна, выше сфер неподвижных звезд - стать самому себе и всем вокруг богом вместо Бога, творцом вместо Творца...

"Космическая Одиссея 2001 года".

Вакуумная яма и внутри, вокруг сердца: пространство окраденной любви, прочерченное лишь флюидами холодных люциферических фантомов. Мега-вакуум. Пустота, миллион раз умноженная сама на себя.

И тянется тонкой, почти невидимой нитью, одними лишь мерцающими искрами света в этой громадной угрожающей грандиозности, путь - между адом и раем, от Земли до Неба...

И устало тянутся по этому пути от Земли среди звезд и планет потомки древних жрецов Хроноса и Ареса, Венеры и Меркурия, Озириса и Пта, потомки седых волхвов, благородных брахманов, премудрых друидов, несущие в самих своих генах, в самих своих врожденных сверхчувственных способностях всю эту скрытую память древней мудрости - Sofia Perennial, - потомки, заблудившиеся в пространствах и времени, две долгих тысячи лет идущие в Ханаан - через пески пустынь, мимо Мекки и Рима, через горы и степи, через леса и океаны, сдирая свою плоть до крови среди скал и пропастей - идут, падают и снова идут принести золото, ладан и смирну, но так и не дошли до сих пор...

Вы оглянулись на меня, как бы приглашая к вниманию, подобрали сухую веточку и стали рисовать ею что-то в придорожной пыли.

В то время предчувствие тайны во всем вокруг было постоянным, и казалось, будто везде есть какие-то невидимые двери, за которыми скрыты разные удивительные и загадочные миры, с другим временем и пространством, совсем не похожие один на другой, как в компьютерных играх... И одна из таких дверей открылась, когда познакомился с тобой, Эльвира, там, где куда-то зовет небо над столичным аэропортом...

"Открываются двери - там мерцания..." - так увидел это Поэт, заблудившийся в таких дверях между мирами...

Эти двери вели в другие событийные русла, в нашем земном мире как бы параллельно существующие в одном городе, в одном доме, даже в одной комнате... в другие пространства, в другие времена, где иные связи причин и следствий, совсем иные чаши, иные эманации человеческих чувств, иные испытания, скорби, радости, иное укрепление. И, может быть, мое постоянное искушение - в вечной жажде моментально перейти, перепрыгнуть из своего жизненного потока в чужой...

"И я не пойму, от кого их закрыли..." - увидел другой поэт, много лет спустя...

В темноте вдаль несет облака ветер...

Глава 4

Эхо неслышимых слов

Каким же белым был снег, какой прозрачною - талая вода весной, каким пронзительно свежим и чистым - воздух тогда, много лет назад, в детстве, в юности, во времена мелькнувшей призраком иной жизни, цветным видеофантомом Ирины Истоминой, каким таинственно-манящим был мир остановившихся мгновений в каждом шаге, в каждом миге, здесь и сейчас... какими сильными были восходящие потоки ветра, готового нести в космические миры, к Андромеде и Кассиопее, к островам в небе, будущем небе двадцать первого века, где все на древней планете давно уже стали друг другу братьями и сестрами, и не могло быть иначе, и осталась лишь светлая грусть памяти об этом мире двадцатого века с его багульниками, цветущими на сопках и электрогитарами:

"И скоро у порога решить, куда шагнуть,

И нас позвал в дорогу далекий Млечный Путь"...

Как верилось в это тогда... и куда же все это утекало незаметно из года в год водою в безжизненный серый песок, куда же все это исчезало день за днем, куда же уходило... и мы незаметно оказывались в мире, населенном суконно-серыми мертвыми манекенами, мире, лишь каким-то чудом сохраняющем лишь слабые, слабые отблески самоцветов той былой и ушедшей таинственной многомерности, лишь искры той непостижимой светлой загадочности, когда словно невидимые руки были протянуты с неба:

- Возьми весь этот мир, он твой.

...ты тоже когда-то жила в том мире и помнила его... но теперь словно не знала уже, как вернуться в него самой, а тем более, вернуть меня.

Зачем же тогда стою здесь, за углом, часами напролет и смотрю на твой дом, скрытый тенью старых тополей? Словно слежу за кем-то... или подстерегаю что-то. Но за кем? И - что? Ведь если ты и мелькнешь вдруг в окне, разве увижу тебя? Слишком далеко... И стекло отражает лишь отсветы сонного солнца на маленьких деревянных домиках напротив окна, лишь редкие машины, лениво ползущие мимо, и очень редких прохожих, неторопливо, как в полусне, бредущих перед твоим окном.

Или зачем-то снова надеюсь, что ты сама вдруг пройдешь по той, дальней, стороне улицы в своем пути откуда-то, или выйдешь из дома? Нет. Ведь знаю - в эти часы, когда солнце перешло через зенит, ты никогда не бываешь дома, да и быть не можешь. Или, наверное, смотрю вовсе не на твое окно - когда-то оно было нашим, твоим и моим, - а на старичков, сидящих на скамейке в тени тополей рядом с твоим домом, - когда-то нашим, и на голубей, что-то ищущих в медленном оседании пыли, поднятой редкими машинами, и на пустые детские качели, одиноко висящие в тишине, и на водокачку, с которой медленно падают капли поблескивающей воды в маленькую лужицу, и на кошку, осторожно пьющую из этой лужицы, и на воробьев, следящих за этой кошкой, и на червячков, уползающих по высохшей от солнца земле от этих воробьев?