Борис Долинго - Аэлита. Новая волна /002: Фантастические повести и рассказы

— Полотенце!

Подала Вера полотенце, и Казарин прошелся им по своему атлетичному телу, до красноты, до жжения в коже, и затем небрежно бросил полотенце на стул. Смыл дорожную пыль Казарин и, смыв, быстрым шагом удалился к себе. А Вера осталась одна.

Казарин же у себя выволок на середину спальни чемодан, извлек потертые джинсы, клетчатую рубаху, жилетку, востроносые сапоги, шляпу широкополую извлек и надел все это на себя. И глянул из зеркала на Казарина крутой техасский ковбой: хищный нос, недельная щетина, беспощадный суровый взгляд. И еще достал он нашатырный спирт в пузырьке и в жилетный карман спрятал.

Пришельцем из параллельной реальности проявился ковбой на пороге кухне, и Вере:

— За мной, — пошел во двор.

А там Босоногов.

Остановился Казарин, смерил Ивана недобрым взглядом:

— Так. С тобой у меня отдельный разговор будет.

Вера, сердито глядя на Босоногова, фыркнула и пальцем у виска покрутила. Босоногову же это до лампочки: мысли его другим заняты. Сел у стены на солнцепеке и колени руками обхватил.

Казарин же, как водится, решил навестить Сухотиху. Да, должно быть, магнитная изба у Сухотихи, а то с чего всех так и тянет в гости? Ну, у Казарина понятно, какой интерес. Профессия его такая: за сенсациями гоняться. Но опять же, зачем маскарад с ковбоями устраивать на Валдайской возвышенности? Загадка.

Казарин почти бежит в своих сапогах, и Вера с трудом за ним поспевает. Глаза Казарина как два пистолета: на пути не становись, сомну! На пути, впрочем, кроме гусей, никого не встретилось, и оба благополучно добрались до знакомого дома. Решительно распахнул Казарин калитку, решительно подошел к крыльцу. Повернулся к Вере:

— Здесь жди, — и растворился внутри.

Входил Казарин в избу с занавесками на окнах, а оказался в погребе. Темно, паутина, и в щели между досок — солнечные лучи, как иглы. И тленом пахнет. И сосульки чего-то сушеного со стропил свисают, и какие-то непонятные мешки в углу. И там, в дальнем углу, шевельнулось, заколыхалось, и глянула из мрака на Казарина жабья харя.

Качнулся Казарин на ногах, но устоял. Это ему со свету, видите ли, привиделось, потому что в следующую секунду узнал он в харе Сухотиху, только вот зоб у нее вырос, и щеки разнесло, и хм… сыпь какая-то зеленая на щеках. И воняет так, что никакого терпенья нет!

— Зачем пожаловал? — спрашивает Сухотиха, колыхаясь, как водяная подушка.

— Дело у меня! — отвечает отважный Казарин. — Дело к вам!

— Дело?

— Давайте напрямик, Анна Поликарповна! Вы мне демонстрируете кое-что, а я вам десять тысяч долларов за это плачу!

— Сто тысяч. И не долларов, а евро.

Слова эти, выскочившие из жабьей пасти, поразили Казарина даже сильнее, чем внешние перемены в Сухотихе. Показалось ему, что издевается над ним проклятая ведьма, и сказал он уже не так твердо:

— Десять тысяч хорошие деньги. У нас даже депутаты меньше стоят.

— А ты меня с депутатом не ровняй. Я тебе не депутат. В любом деле интерес должен быть, а я за десять тысяч и пальцем о палец не ударю.

Помялся Казарин, помялся — и поднял гонорар втрое против прежнего. Гляди-ка — и Сухотиха двадцать тысяч скинула, и приободрился Казарин, потому что смекнул, что можно с ведьмой поторговаться.

— Зачем же вам сумма такая, — спрашивает, — в вашем возрасте?

— Ты мои года не считай. И не фуфло я тебе толкаю, оттого и цена.

Короче, сошлись на шестидесяти, и дальше разговор пошел легче.

— Знаю я, что ты от меня хочешь. Будущее показать. Последние дни Земли. Покажу. Только деньги пожалуй вперед. И чтобы наличными. Теперь слушай внимательно. Приходи вечером, как солнце зайдет. Один приходи, и чтобы никаких штучек и никаких консультантов. Мужика еще этого лысого с камерой возьми. Понял меня?

— Как не понять, — говорит Казарин, отдуваясь. Откуда она про консультанта узнала? Впрочем, ведьма есть ведьма.

— Добро.

И тут сгустился воздух, и в родившемся молоке явились Казарину козлиные рога, а следом и сам хозяин, блея от испуга, обрушился на пол. Высунулся из тьмы ведьмин палец и указал на козлиный зад.

— Целуй!

— Это с какой стати?

— Что ли ты книжек не читаешь? — в голосе Сухотихи послышалась насмешка. — Договор скрепить.

— А может, кровью? — засомневался Казарин, улыбаясь на одну сторону рта.

— Кровью будешь мужское колдовство скреплять, а тут женское. Целуй!

Короче, поцеловал козла Казарин, и после этого уж отпустила его ведьма с миром. Вышел Казарин на солнце, чувствуя себя совершенно разбитым и утешаясь только тем, что так было надо и что никто о его позоре не узнает. Вера подалась к нему с немым вопросом, но не мог он еще говорить и знак рукой сделал: пошли, мол. Кое-как добрались до отеля, и тут Казарин не выдержал. Вывернуло его, как перчатку, и уполз он в свою спальню и дверь запер.

Долго не показывался Казарин, вот уж и Гриша вернулся, и дед приехал в телеге с покупками, и за стол сели, и Гриша, подмигнув, свернул у водочной бутылки голову, и с Никанор Капитонычем чокнулся.

Возник тут на кухне Казарин, но уже без ковбойской шляпы. Не донес Григорий стакан до рта, замерла рука, и рот открыт. Но Казарин на водку — ноль внимания, а говорит:

— Сделай мне связь с Москвой.

Григорий кивнул и умчался, а Казарин упал обессиленный на лавку.

Тут дед ему язвительно:

— Спасибочки, свезли вы меня до сельпо.

— Пожалуйста, — ответил Казарин отрешенно, и дед рот захлопнул.

Мрачен Казарин, мрачен Босоногов, мрачен Никанор Капитоныч, и Вера, глядя на них, сделалась мрачной. Один Григорий на улице свистит соловьем. Вмиг наладил он связь, и Казарин пошел говорить. Вернулся совершенно черный и молвил Грише:

— Давай в район. Надо получить деньги в Сбербанке.

Выписал доверенность, отдал свой паспорт и умчался Гриша.

А на отель Никанора Капитоныча опустилась тишина. И держалась она до самого вечера.

Высыпали на небо звезды, и вместе со звездами вернулся на щеки Казарина румянец. Гриша к тому времени добыл денег, и Казарин скормил их своему органайзеру, отчего бока органайзера сыто раздулись.

— Ты вот что, — сказал он Грише, — ты камеру приготовь. Со мной пойдешь.

Замотал тут Григорий лысиной, смекнув, что к чему, но Казарин взял его за пуговицу на пиджачке и в глаза заглянул. И сделался водитель шелковый, потому что много числилось за ним грешков, и Казарин знал это.

Босоногову же и Вере ничего не сказал, а о Рейтмане даже не помянул. Пошли они по лунной тропе, и видела Вера две удаляющиеся фигуры, и одна, увядшая, спотыкалась, словно на расстрел ее вели, а за ней конвоем вторая, суровая и непреклонная.

Ветер поднялся, и деревья гудят тревожно, а с реки выпь воет, а луна полная, налитая. Колдовская, недобрая ночь!