Борис Долинго - Аэлита. Новая волна /002: Фантастические повести и рассказы

— Ох, извини, — произнес он. Нашарил завалявшийся в мешочке у пояса сальный огарок.

Тот едва осветил закуток, шалашик щеток у стены, позабытый в древние времена строительный мусор и — заслонившегося рукой человека.

— Ты кто? — спросил Кешка шепотом. — Что ты тут делаешь?

И снова стон. Кешка вспомнил какие-то разговоры внизу про воровку, пробравшуюся в Твиртове, про адептов… неужели она тут прячется? Он затолкался в каморку — та была невелика, но и Кешка в свои двенадцать лет был вовсе не богатырь, поместился. Двери слегка притворил — они с таким визгом проехались по камню, что, казалось, перебудили пол Твиртове, — задул огарок и спросил тихим шепотом:

— Тебе помочь?

— А ты кто? — голос был сдавленный, словно на грани стона и слез.

— Я за химерами прибираю, чищу.

— Как в конюшне?

Кешка хихикнул и разозлился.

— Они живые, понятно? Дура ты! Вот придет истинная хозяйка — и проснутся.

Он зажал рот рукой. За эти слова запросто угодишь в нижние казематы. А там и на костер. Бог Одинок, и он же Велик, и никого не может быть рядом. Дурочка опять застонала, громко. И Кешке сделалось стыдно. Ну и страшно, хотя на уступы по ночам не рискуют заглядывать даже стражники: легенды легендами, а как вдруг?.. Мальчишка протянул руку в темноте, уткнулся в теплую мокрую щеку:

— Больно?

В дверном проеме полыхнула молния, выхватила из темноты и словно залила кровью женское лицо.

— Тебя как… звать? — спросила беглянка.

— Кешка. Викентий. Но чаще — «щенок» и… — Кешка проглотил бранное слово. — Только я тут один работаю. Они боятся.

— Это правда… про химер?

Кешке вдруг до смерти захотелось рассказать все, что он слышал и знает, но трезвые рассуждения перевесили. Мало ли что сотворили с девчонкой адепты, вдруг истечет кровью. И пить может хотеть. Кое-что у него тут припрятано… и надо подумать, как ее вывести из цитадели — утром обыщут и здесь.

…Патент, отмеченный большими печатями зеленого воска, висел у самой двери. Хозяйка цветочной лавки, хотя и неграмотная, безмерно им гордилась и пересказывала наизусть любому, кто хотел услышать. А услышать хотели многие — это была единственная на весь город «божественная цветочная лавка», и закупались в ней и цвет рыцарства Твиртове, и дворяне из провинции. По случаю жары тетушка Этель, страдавшая одышкой и ожирением, из своих комнат на задах лавки не выходила, предоставив все дела семнадцатилетней племяннице Роде, своей единственной родственнице и наследнице. Рода была Кешкиной подружкой, если, конечно, считать основой дружбы валяние в угольном подвале и совместное поедание черствых пирожков с повидлом, которых можно было купить дюжину на пятак у булочника на углу. Бледный Кешка дождался, когда уберется очередная недовольная покупательница, и шмыгнул в лавку. Рода привычно улыбнулась:

— Мессир?

— Рода! — Кешка положил локти на прилавок, совершенно случайно заглядывая в глубокий вырез ее кофточки. — Понимаешь, мне надо пристроить сестру. Она приехала из деревни и заболела. В Твиртове я ее взять не могу, назад отправить — тоже.

Рода мило покраснела, откидывая со щеки прядь волос.

— Надеюсь, это не одна из тех жутких болезней…

— Что ты! — перебил Кешка. — Она попала под карету, а потом кучер еще избил ее кнутом.

— Какой ужас! — ахнула Рода.

— Конечно, я не хотел бы, чтобы тетя Этель про нее знала.

— Конечно! Я… — Рода, предаваясь раздумьям, по привычке зажала прядь в зубах. — Приводи ее, только задами. Я постелю ей на чердаке.

Кешка облегченно вздохнул.

…Отсутствие его заметили и даже сильно выругали, но приколотить не успели, потому как Кешка был нужен везде и сразу, а потом, чистя толченым мелом крыло третьей справа на нижнем уступе химеры с гордым именем Оладья, мог размышлять обо всем в свое удовольствие.

— Викентий, к тебе пришли! — голос старшего слуги Уступа был сладок как мед. Кешка вздрогнул: обычно такой важный человек не обращал на него внимания.

— Здравствуй, Викентий.

Высокий мужчина в сером плаще адепта и синей рясе шел к нему от дверей. В каменном нутре Оладьи родился тихий рык и крыло дернулось, оцарапав мальчишке руку острым краем.

— Ох, я и не знал. — Незнакомец широко улыбнулся.

— Тихо, тихо. — Кешка погладил бронзовые перья. — Это какой-то древний механизм. Когда попало срабатывает.

— А ты осведомленный.

Не понять было, упрек это или похвала.

— Адам Станислав Майронис, — представился священник, — глава прихода Стрельни.

Это был приход, где жила Рода.

— Я хочу с тобой поговорить.

Кешка опустил тряпку в ведро и вытер о штаны измазанные руки.

— Где бы мы могли присесть? Хорошо здесь, правда?

Ударила молния, и незнакомец прикрыл глаза.

— Мешают, да?

— Я привык.

— Спустимся вниз? Мессир управляющий был любезен отпустить тебя со мной до вечера.

Кешка сглотнул. Видимо, это не простой священник, раз с ним любезен сам мессир управляющий. Впрочем, со священниками опасно быть нелюбезным — Бог, он рядом.

Сидя в аккуратной беленой комнатке полуподвального кабачка, Кешка пытался заставить себя не дрожать. Может, это после жары на улице. Предупредительный кухмистер накрыл на стол и удалился, осведомясь перед этим, не угодно ли еще чего его почтенным гостям. Священник отправил его небрежным взмахом руки.

— Ешь, что же ты.

— Я не голоден.

Мессир Адам Станислав прищурился:

— Мальчишки всегда голодны. Я, по крайней мере…

Он не стал продолжать. Кешка через силу проглотил несколько кусков.

— В каких отношениях ты находишься с девицей Донцовой?

Кешка вцепился руками в скамью.

— Мы… мы дружим.

— Я тебя напугал?

Глаза священника были совсем близко, и зрачки в них плавали, как у кошки.

— Н-нет.

— Сегодня воскресенье, девица Донцова приходила к исповеди в церковь Огненностолпия. Я там служу.

Кешка помнил эту церковь, заходил в нее с Родой несколько раз и покупал свечи для тети Этель, когда та просила. Когда-то, тысячу лет тому, это была церковь Кораблей… Одинокий Боже, о чем он думает. Ходила к исповеди — значит!..

— Ведь девица Донцова предлагала исповедаться и тебе. А ты сказал, что сходишь в капеллу Твиртове. Ты сходил?

— Д-да.

— Зачем ты лжешь мне, мальчик?

— Я… н-не успел. М-меня…

Адам Станислав положил руку на Кешкино плечо.

— Ничего страшного. Ты мог бы прийти к исповеди теперь. Ко мне.

Кешка дернулся и опрокинул свечу.

В маленькой церкви волнительно пахло воском и ладаном, на дымных столбах лежали солнечные лучи. Кешка хотел преклонить колени перед алтарем — рисунком по мокрой штукатурке во всю стену — Одинокий Бог, то ли возносящийся на огненном столпе, то ли снисходящий на оном к благодарной пастве; но Адам Станислав подтолкнул его к дверце в закристию.