Марина Наумова - Дети полнолуния

- Петти, быстро прячься в ванной, а я попробую позвонить, - он силой впихнул ошалевшую от страха женщину в приоткрытую дверь и вошел в спальню, то и дело переводя взгляд с окна на дверь.

Телефонный аппарат стоял на полу.

"Черт... Если я нагнусь, - похолодел Бейли, - эта тварь может прыгнуть... Но была не была!"

Цепенея от страха и держа пистолет наготове, он нагнулся и схватил аппарат.

- Участок? Говорил Бейли... Срочно пришлите мне кого-нибудь на помощь. Потом все объясню...

И тут же окном снова завыли...

Трубка выпала из рук полицейского.

- Что случилось, Пол?! Что случилось? - забился где-то вдалеке тоненький голосок...

Когда спустя пятнадцать минут у дома остановилась машина, Бейли уже не было. Онемевшая от страха Петти скорчилась в ванной - она ничего не видела и не слышала. Кроме того, в комнате валялся сломанный - точнее, разорванный пополам, - пистолет, а на подоконнике темнел отпечаток звериной лапы. И больше ничего...

- Мамочка моя! - охнул прибывший на место загадочного происшествия детектив Бартон. - Да ведь это же львиная лапа! Будь я проклят, если не видел таких же следов в одном заповеднике!.. Вот вам и волк...

43

За ужином к Селене подошел старший мальчишка Дугласа - Алехандро и протянул ей газеты.

Некоторое время основательница колонии молча вглядывалась в лист, затем резко встала и швырнула газету Элу.

- Ульфнон, - строго произнесла она, - почему ты не сказал, что ты убивал? Я должна была знать об этом первой...

- Я хотел, - глухо прорычал Ульфнон, прижимая к голове волчьи уши. Нужно - кровь... очень нужно, изредка... Не могу иначе. Ягнята - не то.

- Ульфнон, - Селена не верила собственным ушам, - ты понимаешь, что ты говоришь?

- Они - плохие. Их не жалко. Они сами убивают. Они - это много крови, больше, чем взял я, - после недолгой растерянности оборотень вновь обрел бодрый вид. Человеческие глаза хмуро смотрели на начальника из-под бровей.

- Но ведь ты... Неужели ты так и не понял? То, что дневные люди прощают своим, никогда не простится нашим... - Селена говорила это совсем тихо, и негромкий шелест слов бил сильнее, чем любой крик или ее обычный строгий холод.

Она и не могла говорить по-другому. Все, что Селена с таким трудом создавала долгие годы, расползалось по швам на глазах.

Или сотрудничество с теми, живущими вне закона остальных "солнечных" людей, еще может что-то спасти?

Разоблачение, гибель Джулио, пролитая Ульфноном кровь - все отдаляло ее от мечты.

А Эл уже впился взглядом в совершенно другую заметку.

- Он умер, - произнес Джоунс, и все разом повернулись к нему.

- Тот человек, которого мучила Чанита.

- Еще один... - еще тише произнесла Селена. - Что дальше?

Ей никто не ответил.

- Так ему и надо! - вдруг зло крикнула Чанита. - Он начал первым! - и осеклась. Нет, ее никто не одернул - просто что-то внутри заставило ее замолчать и сесть, согнув спину и опустив голову.

В комнате стало тихо. Очень тихо.

- И все же, друзья, - даже голос фермера, обычно раскатисто грохотавший под потолком, не набрал и десятой доли своей обычной силы, на всякий случай знайте - я с вами. С вами до конца, чего бы мне это ни стоило.

- Спасибо, - чуть слышно прошептала Селена, и ее глаза наполнились слезами благодарности.

И было молчание.

И была тишина...

44

Когда Джейкобс добрался до дома, у него глаза слипались от усталости, и все же, добравшись до кровати, он не смог уснуть. Тело ломило от усталости, ныли мышцы на ногах, ломило спину - но сон не шел.

За окном стояла глубокая ночь, и за пару часов бесцельного лежания в кровати Камилл, казалось, вымотался сильнее, чем за два дня работы. Ночь не приносила облегчения - наоборот, даже легкую простынь превращала она в настоящий гнет. И еще она дарила тоску. Все, что днем казалось удачей, представлялось теперь совсем в другом свете.

"Я - никто... Я полное ничтожество. Мне нет места в этом мире... Я хочу умереть сейчас... забыться и больше ни о чем не думать, не знать этой унизительной слабости и этого мучительного стыда... Я больше не могу прятаться от себя. Даже если я уничтожу Джоунса, это меня не спасет найдется другой, третий... Нет - лучше уснуть... или стать снова маленьким, каким я был в детстве. Где ты, мама? Зачем ты бросила своего неповзрослевшего малыша?.."

Такие приступы случались с ним в последнее время все чаще. Ему казалось, что жизнь действительно поломана безвозвратно, он начинал понимать, что серьезно болен, - но тогда вновь включался защитный механизм ненависти. Усталость только делала обычные мысли еще глупее и ярче.

Именно таким услышало их подкравшееся к дому существо.

Горечь - на горечь, обида - на обиду... Словно резонанс установился между двумя душами - ушибленной полузвериной и болеющей людской. И ненависть мстительницы стала таять.

Он убил - потому что боялся себя. Он не хотел убивать - он просто спасался от чего-то малопонятного, от чего спасаются и они. Ее народ тоже часто убивал, чтобы избежать разоблачения.

Но на этот раз разоблачившему их и самому есть что прятать, от чего страдать, значит... Значит... Хвост забил по веткам кустов, когти начали разгребать землю - она не знала, что это может значить. Для нее, нечеловека, это означало одно: она не сможет поднять на него лапу.

И тоска, болезненная, но все же похожая на ее собственную, проникала в ее душу, заставляя почувствовать и собственную слабость. Ей тоже захотелось сделаться крошечным, незаметным никому существом, подбежать к матери и уткнуться лицом в ее колени - и почувствовать, как большая добрая рука гладит ее по голове.

Гладит? После того как она, поддавшись ненависти, нарушила главный запрет их колонии?

От испуга существо подскочило. Нет, у нее нет пути домой. Если мать рассердится - а она наверняка это сделает, как делала это последнее время без всякой причины, - она уйдет. Лучше расстаться с близкими, чем пережить разочарование, способное оборвать последние связующие нити. Понимания уже нет - и не ее в том вина. Если бы ей хоть раз сделали шаг навстречу, поговорили не как с несмышленышем, не способным ни мыслить, ни чувствовать, - она отдала бы за это все. Но этого нет... Ею снова будут командовать, снова помыкать - того нельзя, сего...

И она побежала по улице, стараясь обогнать или заглушить свою горечь.

Она больше не знала, чего хочет. Мести не получилось - ей было только стыдно за то, что она нарушила запрет и напала на дневного человека. Да, она понимала, что значит желание того, второго, скрыть свой поступок... вообще что-то скрыть, когда ради этого можно пойти и на новое преступление.

Если Селена узнает - ей не будет возврата... Но куда пойдет она в одиночку, если единственный город, координаты которого она приблизительно знала, исчез с лица земли?