Владимир Немцов - Осколок солнца

- Что узнаю?

Жорка вплотную придвинулся к Бабкину и увидел у себя под носом внушительный кулак.

- Вот что! - ответил Тимофей, затем пояснил свой недвусмысленный жест: Нас с Димкой двое. Вытащим тебя за ограду и дадим жизни.

- Пять лет за хулиганство.

- Ничего, умные люди разберутся. А ты как же думал? Человек идет ночью по улице, видит - негодяй обижает женщину. Что же он, побежит писать заявление на обидчика? Даст в морду - и все.

- А тот ему сдачи. - Жора внушительно покачал кулаками.

- Бывает, конечно, - согласился Бабкин. - За справедливость можно и пострадать. Иначе негодяев много разведется.

- Но, но, полегче на поворотах! Какие такие негодяи?

- Обыкновенные. Обижают тех, кто послабее. Как говорится: "Молодец против овец, а на молодца и сам овца".

Жора опустил кулаки и смерил Бабкина презрительным взглядом.

- Тоже мне молодец! Посмотрел бы в зеркало.

- Спасибо. У меня на лбу никаких отметин нет, а у тебя уже есть и еще будут в разных местах. Если, конечно, не послушаешься благоразумного совета. Кстати, не забывай, нас двое.

С этими словами Бабкин повернулся и пошел вразвалочку, не спеша.

Жорка сверлил Бабкина ненавидящим взглядом и видел спокойную, безмятежную спину. Белая гимнастерка плыла, надуваясь, как парус.

Это спокойствие удручало Кучинского. Под белым полотном гимнастерки угадывались крепкие мускулы, плечи были широкие, кулаки, наверное, тяжелые. Если же добавить к нему еще и Димку, парня вполне приличного роста, то, может быть, действительно прислушаться к голосу благоразумия? Считать синяки из-за плаксивой девчонки, которая тебя вовсе и не интересует, по меньше мере глупо.

Глава 16

ЗОЛОТОЙ ЦВЕТОК

За синеющими барханами светился красный купол солнца. Он спускался все ниже и ниже, пока не стал похож на огромную раскаленную заклепку. Но вот и заклепка скрылась в песке. Наступил вечер. Багрецов выключил приборы, сел на подоконник и, глядя на последние отблески заката, стал ждать, когда освободится Лида. Она что-то писала в дневнике. Потом отложила перо, спрятала тетрадь в ящик и спросила Вадима:

- Вы остаетесь?

Вадим соскочил с подоконника, резко шагнул к ней.

- Это не жизнь, а черт знает что! Ну что вы на меня дуетесь? Ведь я хотел сделать как лучше. - Он говорил быстро, проглатывая окончания слов. - Ну не умею, характер такой. Зачем же меня мучить?

- Кто вас мучает?

- Прежде всего вы, Лидочка. Все эти дни я сижу, как мышь под стеклянным колпаком. Я задыхаюсь, а вы наблюдаете и в тетрадочку записываете. Ждете, что будет дальше. Не могу я без вашей дружбы. Я хочу говорить с вами, петь, смеяться и видеть вокруг живых людей, а не мумий.

Лида насмешливо поклонилась:

- Благодарю вас. Очень похожа.

- А что? Разве не верно? Сколько дней вы все терзали меня своим молчанием! Слова не вытянешь. Сердце у вас есть, Лидочка?

Чуть заметная улыбка показалась на полных губах Лиды. Не могла она сердиться на него.

- Улыбайтесь, Лидочка. Ну, еще! Еще! Ради этого я готов на все. Помните у Маяковского: "Что хотите буду делать даром: чистить, мыть, стеречь, мотаться, месть. Я могу служить у вас хотя б швейцаром. Швейцары у вас есть?"

Лида рассмеялась.

- Все?

- Нет, это только начало. Теперь мы с вами горы свернем. Надо всех сделать счастливыми!

- И Кучинского?

- У него другие понятия о счастье. Помните, когда-то были вредители сыпали песок в подшипники. Кучинский не портит машин, но ради своей выгоды сеет злобу и подозрения. Это хуже вредительства.

- Немножко преувеличили, но в основном правильно. Анечку жалко...

- Поговорите с ней, Лидочка. Ведь ради нее я к вам и подлизываюсь. Нельзя оставить Нюру без нашей помощи... Неужели Павел Иванович ни о чем не догадывается?

Лида печально улыбнулась. Не все ли равно, догадывается или нет? Ничего хорошего из этого не выйдет. Она часто ловила на себе пристальные взгляды Курбатова и в значении их не обманывалась.

- Сегодня же вечером поговорите с Нюрой, - настаивал Вадим. - Вы знаете, как подойти.

- Попробую, - пообещала Лида, но ей хотелось этого разговора избежать.

В последние дни при встречах с Курбатовым она испытывала какое-то неясное волнение и безуспешно старалась вызвать в памяти образ друга, оставшегося в Москве. Но образ расплывался. Она забыла, какие у него глаза, и даже голос его забыла. Да и думать о нем почему-то не хотелось.

А Нюра... О чем же говорить с ней? Сочувствовать - значит притворяться, обманывать ее и себя.

Лида отошла к окну. Красный отблеск заката лежал на зеркальных плитах. Они светились как бы изнутри, лишь черные тени деревьев рассеивали это обманчивое впечатление. За спиной - легкий шелест страниц. Вадим все еще не уходил. Он рассеянно перелистывал книгу, ждал и не решался возвратиться к деликатному разговору о Нюре. Видно, молчание Лиды показалось ему неслучайным.

Ничего не решила Лида. Да и как решить, когда нельзя разобраться в неясных чувствах своих! "Какие же у него глаза? - вертелось в голове. - Как он говорит?" Будто вспомни она это - и все разрешится. "Не помнишь, не помнишь, шептал язвительный голосок. - Значит, не он, не тот". И перед ней возникало лицо Павла Ивановича, знакомое в мельчайших деталях. Она видела не только глаза, чуть зеленоватые, с припухшими веками, сросшиеся брови, но и даже царапину на верхней губе.

Если бы она и в самом деле полюбила Курбатова, то слезы всех девушек мира не заставили бы ее отказаться от этой любви. А любит ли она? Лишь легкое волнение... Неизвестно, к чему оно приведет.

- Вы знаете, что Кучинский перестал подтрунивать над Анечкой, - сказала она Вадиму. - Он даже ее боится. Странная метаморфоза!

- Удивительная, - подтвердил Вадим. - Как в некоторых пьесах, где отрицательный тип в последнем действии обязательно перековывается.

- Это вы его убедили?

- Куда мне! - Вадим махнул рукой. - Полное отсутствие педагогического таланта. А вот Бабкин - это талант. Подумать только, один раз поговорил с Жоркой, и тот сразу же перековался. Фантастика!

- Интересно бы узнать, какими методами убеждения он пользовался. Вы спрашивали?

- Секретничает. Даже мне не говорит. Метод, мол, старый, и пользоваться им надо умеючи.

Выходя с Лидой из лаборатории, Вадим вновь напомнил о Нюре.

- Эх, если бы мне было лет шестьдесят! - с сожалением сказал он. - С таким опытом я бы придумал что-нибудь. Неужели и при коммунизме люди будут страдать от любви?

- Никуда от этого не денешься.

- Значит, полное счастье невозможно?

- Нет, Оно беспредельно. Никто не знает, где оно начинается и где кончается.

Маша еще не приходила с дежурства. Нюра лежала на кровати, свернувшись в комочек, и читала. Последние дни она избегала оставаться с Лидией Николаевной наедине. Заметив ее в дверях, Нюра закрыла книгу и, спросив, сколько времени, спустила ноги с кровати.