Владимир Немцов - Последний полустанок

- В Москву? Согласовывать?

- Зачем же? Все давно уже согласовано. Вместе с Поярковым к вам прилечу, Афанасий Гаврилович. Как положено: печати проверить, пломбы. Сам ведь ставил, сам и отвечать должен.

- Но сюда прилетел Борис Захарович. Вы что, ему не доверяете?

- Отнюдь, товарищ профессор. Только вот что-то там с аккумуляторами стряслось. С анализатором неблагополучно. По чьей вине? Нашей или временно прикомандированного к НИИАП товарища Дерябина? Проверим сообща, так сказать, для выяснения истины. Согласны?

- Хорошо, - отмахнулся Набатников. - Теперь скажите...

- Одну минуточку, - прервал его Толь Толич. - Разрешите взять с собой кое-кого из специалистов...

Но тут ему уже не дал договорить Афанасий Гаврилович.

- Меня это не интересует. Я не пойму вашего упорства. Почему вы противитесь подъему "Униона"? Есть какие-нибудь серьезные возражения, кроме тех, которые вы уже называли?

- Простите, товарищ профессор, но они не для телефонного разговора.

- Здесь Борис Захарович упоминал насчет двух парней... Это, что ли, вас останавливает?

- Шутки изволите шутить, Афанасий Гаврилович. Я сам проверял, с вашего разрешения.

- Но ведь они куда-то пропали? Матери Багрецова звонили?

- С вашего разрешения, сумели и это сделать. Днем она получила телеграмму от сына: "Жив, здоров. Привет от Люды".

- А кто такая Люда? Где она живет? Узнавали?

- Мы слежкой не можем заниматься, дорогой Афанасий Гаврилович. Не положено, здесь дело сугубо личное.

- Но если вы уверены, что этих данных вполне достаточно, что людей в диске нет, тогда чего же упорствовать?

- Ах, Афанасий Гаврилович, не жалеете вы нас, грешных. Простите, вызывает Москва. - В репродукторе послышался щелчок, и все замолкло.

Набатников бессильно откинулся на спинку стула.

- - Ну что ты на это скажешь?

- А если он прав? - рассеянно поглаживая щеточку седых усов, сказал Борис Захарович. - Прав со своей точки зрения. Предположим, что из-за него ты упустил время и не смог исследовать... ну, вроде как необыкновенное явление природы. Завтра ты устроишь скандал, скажешь, что тебе мешают работать. Ну и что же? Кто-нибудь из начальства пожурит Медоварова - дескать, надо было пойти навстречу уважаемому профессору, и этим дело кончится. Так, собственно говоря, и рассуждает Медоваров. Но ему прекрасно известно, что ежели бы он взял на себя смелость нарушить утвержденную программу да, избави бог, здесь бы приключилась какая-нибудь неприятность... Кто тогда будет в ответе? Профессор Набатников?

- Да. Конечно.

- Ну и что же? В чем виноват профессор? Обыкновенный неудачный эксперимент. Мало ли чего не бывает, смягчающие вину обстоятельства и прочее. А Медоварова выгонят, да еще с треском... Зачем же ему рисковать?

Из громкоговорителя послышался долгий гудок, затем голос радиста:

- Афанасий Гаврилович, вы еще здесь? НИИАП спрашивает.

Через минуту сквозь провод протиснулся льстивый голосок Медоварова:

- Добился, добился, Афанасий Гаврилович. Все улажено. Передаю управление. Только не подведите меня. Осторожненько.

- С кем согласовали? - спросил Набатников.

- Замнем для ясности, Афанасий Гаврилович. Для вас я человек маленький, но ведь есть люди, которые и со мной считаются.

Набатников сразу подобрел и, уже посматривая на дверь, чтобы скорее бежать наверх, благодушно заметил:

- Ну что вы, Анатолий Анатольевич? Разве я когда-нибудь в этом сомневался?

Выходя из будки, Набатников повернулся к Борису Захаровичу:

- Неужели Медоваров запрашивал Москву? Звонил кому-нибудь домой? Или просто сам рискнул?

- Для риска у него должны быть очень серьезные основания. Во всяком случае, мне непонятна эта игра. Помните, как он медлил с отправкой? Вдруг звонок - и все решилось.

- Оставим его в покое, - перешагнув сразу через две ступеньки, сказал Набатников. - Смотрите...

Он остановился в дверях и, протягивая руки к самому яркому экрану, где бушевал весенний ливень, облегченно вздохнул:

- Все тот же. Летим к нему навстречу.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Теперь посмотрим, что делается наверху. До чего же

подлая птица этот черный стервятник! Не будь его - все

обошлось бы иначе.

Бабкин уже несколько раз окликал Димку, чтобы тот пришел в кабину и послушал работу ЭВ-2 и других приборов. Димка не отвечал. Обеспокоенный молчанием, Тимофей возвратился в коридор. Никого!

Синий сумеречный свет проникал сквозь люк и отражался на потолке бледным круглым пятном.

- Нашел время для шуток, - пробормотал Бабкин, стараясь подавить охватившее его волнение. - Димка! - со злостью крикнул он в темноту. И уже тревожно: - Димка!..

Ответа не было. Неподалеку что-то зашуршало. Бабкин подошел ближе. По краю люка скользил блестящий трос.

- Димка, вернись! Вернись, я тебе говорю!

Трос натянулся. Бабкин осторожно подергал его в надежде, что Димка заметит этот сигнал и возвратится. Сигнал был принят, но Димка не возвращался.

Все еще не понимая, как Димка, никогда не отличавшийся храбростью, смог решиться на такой поступок, Тимофей немного освободил трос. В голову лезли всякие тревожные мысли. Хорошо ли Димка застегнул ремень? Не сорвется ли случайно? В руках холодной струйкой скользил трос. Тимофей боялся выпустить его из рук и часто сжимал до боли в ногтях.

Резкий рывок! Тимофей падает, ударившись о край люка. Трос обдирает кожу с ладоней и проваливается в пустоту. Трещит лебедка.

Сквозь шипение и вой двигателей прорывается сдавленный крик. Барабан лебедки продолжает вертеться.

Бабкин скользит по ее гладкому кожуху окровавленными руками. Барабан остановить невозможно: все закрыто. Сквозь прозрачный кожух видно, как блестят и, пересекаясь, вздрагивают последние метры стального троса.

Выдержит ли он рывок, когда Димка повиснет в пустоте? Что делать? Оторвать провода от реле? Но, может быть, трос тогда выскользнет? Не знает этого Тимофей. Не знает! В отчаянии всем телом он падает на лебедку.

Снова толчок. Барабан останавливается. Диск вздрагивает...

Все давно уже затихло. Двигатели выключены. А Бабкин еще лежит, не в силах оторвать руки от мокрого кожуха. Наконец приподнял голову. Казалось, прошло несколько часов с того момента, как замолкла лебедка.

Он подполз к люку. Над морем стояла тишина. Легкий ветер обвевал лицо, мокрое от пота, а возможно, и слез. В этом никогда бы не сознался Тимофей.

Трос, тонкий и блестящий как лунный луч, тянулся к морю, где, казалось, плавали легкие сверкающие монеты. И в этом беспокойном дрожащем свете, далеко внизу, Тимофей увидел качающуюся темную фигуру.

- Димка! - крикнул он и не узнал своего голоса: чужой, хриплый...

Опять стало томительно тихо. Слышался плеск моря, шипение пены на гребнях волн. Нет, это в люке посвистывает ветер.