Геннадий Прашкевич - «Если», 2003 № 08

В темном углу, среди отбросов, закрывая слезящиеся глаза ладонью, прятался убогий Кудур. Когда-то певца забыли убить. Теперь он прятался и выл потихоньку, ловя украдкой взгляд страшной, черной, как головешка, женщины Тишур, единственной почитательницы его небольшого певческого таланта.

Большое копье до дрожи в ногах пугало Кудура.

Он жалел косматое животное с грозными ступнями и вертящимся над головой хоботом. Белый мамонт напоминал ему потную растрепанную Тишур.

В этом было много тревоги.

«…спасите белого мамонта…»

Кудур еще не знал наглости зеленых, поэтому слушала его в основном черная женщина Тишур и плоская заплесневелая черепаха с неясным отпечатком человеческой ладони на спине.

Если постучать по камню, черепаха подползала.

Но не к каждому. К черной женщине, например, не подползала.

И совсем не верила тем, кто приходил с охоты недовольный, кто, нажевавшись пластинок сухого мухомора, грозно плясал у высокого костра всю ночь, так и норовя наступить ей на спину тяжелой ногой в пестро расшитых муклуках.

«…спасите белого мамонта…

…разбрасывайте зерна, сажайте злаки…

…звери уйдут, птицы улетят, рыбы погибнут, а злаки не бегают…

…они не выскочат из-за куста и не прокусят тебе свирепо затылок…

…они не засмеются, как гиена, не зарычат, как пещерный медведь…»

Все же умер Кудур непонятым.

Никто так и не узнал, зачем он прыгнул в глубокий колодец.

Некоторые думали, что певцу помог охотник Хеллу. Другие думали, что Кудура погубила мечта. Утешая человека, совсем уж слабого умом, говорили: «Даже Кудуру такое не удавалось».

Хеллу был.

У берегов резной лед.

Нежные мхи, каменные проплешины.

Осенняя паутина прилипала к смуглой коже. Бежал, смахивая ладонью.

«…горькая супесь, глухой чернозем… смиренная глина и щебень с песком… окунья земля, травяная медынь и пегая охра, жилица пустынь…»

Главное стадо олешков давно вышло к реке, но олешки все тянулись и тянулись по треугольным полянам.

Хеллу торопился.

Он опять не нашел следов холгута.

Зато там и тут — под лиственницами тундры и на краю хвойных лесов, под скалами Белого берега и у Соленой воды — дымили временные стойбища Детей мертвецов. Каждый ростом выше оленного быка. У рта волосатые. Такие способны сбить с выверенного пути самое большое стадо. А ведь олени — это жир, это вкусное мясо. Это крепкие сухожилия для растяжек, это теплые шкуры. Если упустить олешков, зима выйдет долгая и голодная. И холгуты опять не пришли.

«…я ухо приложил к земле, чтобы услышать дальний топот…»

Под тонким ледком, легшим за ночь на тихую воду, Хеллу увидел уткнувшихся носами в берег маленьких снулых рыб.

Гнилой воздух.

Сникшие камыши.

Шляпки вялых грибов.

Большое копье давно готово к охоте, Люди льда давно полны решимости, а белый мамонт Шэли не приходит. Холодом тянет с севера, зато юг дышит теплом, все ближе придвигая к пещере зубчатую стену хвойных лесов.

Прозрачный паучок с удивлением посмотрел в глаза Хеллу.

Повиснув на паутинке, он казался таким прозрачным, что не отбрасывал тени.

Зато под кочками чернели тяжелые, раздутые газами, расклеванные птицами тритоны. И они не были задавлены зверем. Болезнь, скорее всего, таилась в заполненных водой ямах. Умирающая вода выбрасывала мелкие светло-зеленые пузырьки. Они как бы светились и подпрыгивали над тяжелой мертвой водой. Если такой ополоснуть руки, они опухнут.

Когда-то мир состоял из живой влаги и льда.

Живая птица кричала в воздухе, стучала хвостом живая рыба.

Белый мамонт Шэли всяко смеялся над оборванцами, заставляя отступать в грязное болото или к пещере. Потом шел к реке, тянул хоботом воду. Не боялся.

Так было.

А потом что-то испортилось.

Может, Красный червь издали дохнул зловонно и жарко, превратил придонные растения в кислый кисель. От дыхания Красного червя несет ужасом, живое умирает в тягучей слюне. Тысячи цветных бабочек тянулись рядами вдоль_подмерзшего берега, будто их вынесло на берег невидимой волной.

«…да и птицы здесь не живут…»

Длинной палкой Хеллу ткнул в студенистые массы коричнево-красного цвета, густо, как кожаные подушки, покрывшие дно затопленных ям. Хотелось пить, но к воде Хеллу не наклонился. Зато подобрал наконечник чужого копья. Здесь прошли Дети мертвецов. Наконечник тускло поблескивал. Когда Хеллу коснулся острой грани, на пальце выступила кровь.

Теперь он бежал быстро и остановился только под лиственницей с перепутанным, неправильным расположением ветвей. Такую все называют вихоревым гнездом. Под лиственницей, уже осыпавшей землю солнечными рыжими иглами, выбивался из-под земли прозрачный ручей.

Если на Большое копье насадить острый и крепкий наконечник чужих, думал Хеллу, припадая к дохнувшей холодком воде, можно смело выходить против самого большого, против самого тяжелого холгута. Даже если холгута поведет сам Господин преследования, можно не бояться и выходить навстречу. Много будет вкусного мяса, жира.

«…и эти апотропические руки…»

Рука охотника лежала на каменном топоре.

Перевернувшись через плечо, он нырнул в чащу.

Сердце Хеллу билось часто и гулко. Он торопился.

Он уходил теперь от Господина преследования, чье мерзкое отражение вдруг мелькнуло в колеблющейся воде. Жир и мясо откочевывают на юг, а в лесу опять появились Дети мертвецов. Они сбивают стада с привычных троп. Одежда на Детях мертвецов легкая, нигде не коробится. Лбы схвачены ремешками, вырезанными из росомашьих шкур. У каждого за поясом пучок тонких стрел, блестят длинные наконечники необычных копий. Никто не назовет Детей мертвецов оборванцами. Это они, увидев Людей льда, дивятся: «Одежды ваши чем пахнут?»

Он опять провел пальцем по находке.

Наконечник тонко зазвенел и пустил луч света.

Когда-то женщина Эйа жила в чужом племени. Рассказывала, что Дети мертвецов пользуются топорами, которые рубят самый плотный камень. А в некоторых теплых местах бросают в землю зерно, чтобы потом вернуться и съесть выросшее. Если много вырастет, не надо ловить олешков. Как медведи, сосут зерно. Если много такого вырастет, не надо ссориться из-за обсидиановых пластин.

Хеллу вздрогнул от негромкого свиста.

Но обернуться не успел.

Схватили.

Все пахло незнакомо и остро.

Как огромные перевернутые корзины, под которыми можно переждать непогоду, торчали чужие жилища над треугольной осенней поляной. Напряжение и боль от удара сломили Хеллу. Он помнил, как его ударили, как повалили в траву, но совсем не помнил, как его тащили к чужому стойбищу.

Боль вернулась, и он вскрикнул, инстинктивно закрыв голову руками.