Уилл Маккарти - «Если», 2003 № 06

К концу второй недели почти все овцы разрешились от бремени. Ночи стали спокойнее. Погода прояснилась, и тонкая корочка снега стаяла с травы. В тусклом свете луны Делия стояла перед навесом и пила кофе из термоса. Она откинула голову, задерживая во рту теплый кофе, и, когда, проглотив его, опускала подбородок, успела краем глаза уловить зеленую вспышку и узенькую желтую полоску, прочерчивающую небо в такой дали, что кто угодно другой принял бы это за метеор. Но полоска была яркой и изгибалась с юго-запада прямо на запад, быть может, к Вершине Хромца. Женщина стояла и смотрела. Она же зверски устала, и горло обложило до того, что прокашляться невозможно, и пальцы у нее еле-еле удерживают термос, такие растрескавшиеся и саднящие.

Она сказала Рою, что больна, и, может, он управится без нее, если она поедет в город к врачу. Она взяла один из пикапов, собственность ранчо, и проехала немного по шоссе, а потом свернула на ухабистый проселок, который вел на склоны Джо-Джонса.

Ночь выдалась безупречно ясной, и можно было видеть далеко вперед. Ей еще оставался час пути до выпасов овец чурро, когда она различила желто-оранжевое свечение за черным краем гребня, слабый ореол, такой, какие летом указывают на дальний пожар среди гор.

Пикап ей пришлось оставить у подножия Вершины и последнюю милю взбираться пешком, пришлось взять фонарик, чтобы высматривать тропу, потому что к этому времени дрожащая красноватая подсветка угасла, и небо затянула густая пелена дыма, поглотившая звезды. Глаза у нее щипало, жгло, из них бежали слезы, но дым смягчил ее саднящее горло. Она поднималась медленно, дыша ртом.

«Крыло» прожгло тормозной след через можжевельники на Вершине и развалилось кусков на сто. Она блуждала между обгоревшими деревьями и обломками, светя фонариком в дымную тьму, не надеясь найти искомое, но увидела его в стороне от обломков металла на гладкой плите у края обрыва. Он дышал тяжело и неглубоко, гладкая шерсть из коротких каштановых волосков спуталась от крови. По тому, как он лежал, она сразу поняла: у него сломана спина. Когда он увидел приближающуюся Делию, лоб у него наморщился от тревоги. Больная или раненая собака кусается, это она знала, однако примостилась на земле рядом с ним. «Это всего только я», — сказала она, посветив фонариком не на него, а на свое лицо. Потом заговорила с ним.

— Ну, хорошо, вот я и тут, — сказала она, не замечая смысла своих слов, да и есть ли в них вообще смысл, и только потом вспомнила, что, скорее всего, он был глухим. Он вздохнул и отвел взгляд.

Вблизи на собаку он был похож совсем мало — только удлиненной головой, ушами, круглыми глазами. Он лежал на боку, вытянувшись, как пес, который попал под машину и умирает на обочине. Но ведь и человек вытягивается так, умирая. Вместо двух передних лап с подушечками и когтями у него были руки с маленькими пальцами без ногтей. Делия предложила ему воды из фляжки, но он, казалось, не хотел пить, а потому она просто продолжала сидеть рядом, держа его руку, гладенькую, точно шкурка ягненка, такую мягонькую на ее загрубелой, растрескавшейся ладони. Батарейки в фонарике разрядились, и, сидя в холодной темноте, она нащупала его голову и гладила ее, бережно проводя ноющими пальцами над костью его черепа и вокруг мягких ушей, расслабившихся челюстей. Возможно, для него в этом не было особого утешения, но ее это умиротворяло.

Она услышала, как он вздохнул, а потом вздохнул еще раз, и она подумала, что существо умирает. Тогда летом она не раз прикидывала, как койот, а особенно собака, отнеслись бы к этому песьему человеку, а теперь, ожидая, что он снова вздохнет, она пожалела, что не захватила с собой Алису или Иисуса, но вовсе не из прежнего любопытства. Много лет назад умер ее муж, и в ту секунду, когда он испустил последний вздох, ее тогдашняя собака отчаянно залаяла и заметалась между парадной дверью и черным ходом, словно услышала или увидела что-то. Люди говорили, что душа ее мужа улетела из двери или прилетел его ангел. Она не знала, что увидела, услышала, учуяла собака, и жалела об этом.

Поглаживать его она продолжала и после того, как он умер, пока его тело не остыло, а тогда с трудом поднялась с окровавленной земли, и набрала камней, и сложила их над ним в половину человеческого роста, чтобы его не нашли и не откопали. Она не знала, что делать с обломками, и не сделала ничего, совсем ничего.

В мае, когда она опять пригнала овец чурро на гору Джо-Джонса, обломки «крыла» уже съела эрозия, от них остались только маленькие, отшлифованные по краям кусочки, похожие на осколки бутылочного стекла, которые море выбрасывает на пляжи, и Делия сообразила, что аппарат и был так спланирован — развалиться на небольшие куски, которые никому в глаза не бросятся, а потом и вовсе понемногу исчезнут. Но вот камни, которые она сложила над ним, выглядели всего лишь началом, а потому она стала медленно выкладывать из них пастуший памятник. А еще она собрала все обточенные эрозией обломки «крыла» и опоясала подножие памятника расширяющимися концентрическими кругами. Она продолжала укладывать камни все лето и дальше, в сентябре, пока ее сооружение не достигло пятнадцати футов. По утрам, проверяя овец в милях и милях оттуда, она высматривала его в бинокль, и обдумывала способы сделать его еще выше, и начинала размышлять о том, что, быть может, скрыто под всеми памятниками, которые пастухи сложили в этом краю. По ночам она вглядывалась в небо. Но никто не прилетел.

В ноябре, когда Делия закончила работу с овцами и вернулась в город, она поспрашивала там и тут и нашла парня, который знал все про наблюдения за звездами и про телескопы. Он дал ей почитать несколько книг и направил к одному старьевщику, и она выложила большую часть годового заработка за телескоп 14x75 с рефлектором. В ясные безлунные ночи она встречалась с парнем-астрономом на бейсбольном поле Малой лиги и сидела на раскладном стуле, прижимая глаз к окуляру телескопа, а парень объяснял ей, что она видит: луны Юпитера, Туманность Андромеды… Телескоп устанавливался на треноге, и парень показал ей, как с помощью небольшого приспособления закреплять на треноге еще и ее старый бинокль 7х32. Биноклем она пользовалась, чтобы целиком охватывать взглядом звездные скопления и небольшие созвездия. Большинства неудобств она просто не замечала и могла неподвижно сидеть часами, не меняя позы, стуча зубами от холода, вглядываясь в необъятный свод небес, пока тело у нее не затекало и не окостеневало настолько, что встать и добрести до дома ей удавалось лишь с трудом. Астрономия, убедилась она, требовала великого терпения, но овцы научили ее терпению или же оно было заложено в ее натуре еще до того, как она начала их пасти.