Дэвид Лэнгфорд - «Если», 2000 № 06

Их было двое в комнате в тот день, когда все кругом пошло наперекосяк (а могло бы закончиться гораздо хуже). В кабинете нечем было дышать: кондиционеры Математического института, как и обычно, ничего не могли поделать с раскаленным слитком солнечного света, тяжело навалившимся на рабочий стол Сири. Ее бумаги с формулами пылали такой слепящей белизной, что их невозможно было читать. Взглянув в окно, она увидела все то же абсолютно безоблачное небо, где яростное солнце выжгло даже намек на последний клочок облака.

В дальнем конце кабинета, где свет был немного мягче, Раджит уселся на вертящийся насест и, сгорбившись над клавиатурой, принялся отстукивать последовательности исходных параметров.

— Сегодня мы уж точно прорвемся! — весело воскликнул он.

— Ты говоришь одно и то же каждый день, — заметила Сири, подходя к нему, чтобы заглянуть через плечо.

— Да, но за эту неделю мы куда-то продвинулись. Знаешь, я начинаю чувствовать нечто наподобие… резонанса. Ты ведь этого и хотела, не правда ли?

Именно этого она и хотела. Ей действительно не следовало фыркать по поводу того, что для ее изящно очерченной, но уязвимой теории понадобился чокнутый программист, способный привязать абстрактные выкладки к упрямым фактам. Свихнувшийся гений и суперкомпьютер на квантовой логике 7000-KJI, самая новая и самая дорогая факультетская игрушка.

В сущности, Раджит не был таким уж классическим психом и занудой; он выглядел вполне благопристойно: ни серьги в ухе, ни взлохмаченных волос, ни лишнего веса от сидячей жизни, ни чрезмерной худобы от недостаточного питания. Тридцать с хвостиком, как и самой Сири; она могла бы даже завязать с ним интрижку. Среди институтских дам ходили упорные слухи о явной нелюбви Раджита к женскому полу, но Сири относила это на счет его единственной страсти, которой он сейчас и предавался, погружаясь в мир электронной метафоры через мерцающий условными цветами дисплей.

Опьянение глубиной.

В памяти у нее всплыло предупреждение Ницше: кто слишком часто сражается с абстракциями, сам обращается в абстракцию. Если слишком долго вглядываться в виртуальные миры, они в ответ заглянут тебе в душу.

Условные цвета продолжали сложную игру на огромном экране, пока математическая модель, долженствующая представлять НИЧТО, неспешно разворачивала свою многомерную форму.

— Удачная палитра, правда? — пробормотал он. — Напоминает храм, куда меня водили в детстве.

Сири это напоминало разбитый калейдоскоп, не более.

Ее виртуальная аналогия (возможно, в один прекрасный день та предстанет миру в триумфальной статье за подписью Сири Эванс, доктора философии, и… ах да, черт побери, и Раджита Нараяна, магистра естественных наук) балансировала на самой грани респектабельной физики. Где-то там, в глубине многомерных пространств, лежащих под нашим трехмерным, — как в неявном виде подразумевают некоторые математические уравнения, — наблюдатель и объект наблюдения сливаются воедино, подобно текучим часам Дали. В качестве прямого следствия этого гипотетического факта должны существовать крайне сложные и запутанные, но истинные связи между достаточно детализованной математической моделью и реальной пляской субатомных взаимодействий.

А теперь предположим (и это было ее личное озарение, все еще сладко лелеемое в мозгу!), что мы переведем математическую модель в компьютерную и приложим ее к тем структурам, чья элегантная симметрия звучит как истинный камертон: резонанс с реальностью, гармоничный аккорд! И тогда мы получим… да, что же мы получим? Возможно, цифровой телескоп, который станет наблюдать за субстратом, лежащим ниже квантового уровня. Возможно, всего лишь бездну потраченного впустую компьютерного времени.

— Как там насчет чашечки кофе, Сири?

Какая может быть польза от физиков со склонностью к математике, которые порождают гипотезы, требующие глобальной проверки? Очень большая: они способны подавать кофе. Сири вздохнула и побрела сквозь палящую духоту к укромному местечку, где хранился запрещенный к употреблению чайник.

Их было четверо в жарком летнем саду: Сэмми, Сири, Дэй и еще английский мальчик, чье имя за двадцать с лишком лет вылетело у нее из головы. Вверху, над густыми кронами деревьев, пылало яркое чистое солнце, чьи лучи пробивались, беспрестанно мелькая, сквозь волнующуюся на ветру листву. Сири подметила и указала остальным, что моментальные просветы в листве работают подобно объективам диаметром в булавочный укол, проектируя на ровную почву совершенные изображения крошечных солнечных дисков. Довольно интересный феномен, но он никак не мог конкурировать с главным гвоздем программы: Сэмми принес духовое ружье.

Они изготовили бумажные мишени и приклеили их липучкой к кирпичной стене в дальнем конце сада. Интересно, почему так трудно нарисовать от руки круг. Несмотря на постоянно меняющееся освещение, старое ружье 177 калибра било в цель удивительно точно (если его правильно держать), и обычные мишени вскоре всем надоели. Тогда английский мальчик нарисовал развеселую карикатуру на мистера Портера (не слишком похожую, но Сири и все остальные знали, кто имеется в виду), а когда Портер целиком покрылся россыпью уколов и приобрел большие дыры вместо глаз, все другие учителя подверглись аналогичному обращению.

— Стрельба по движущейся мишени! — воскликнул Сэмми, когда перед ними снова замаячил унылый призрак скуки. Но мокриц никак нельзя было уговорить поползать по кирпичной стене, а обитающие на ней сотнями крошечные и весьма активные букашки, которых они называли рыжими паучками, издали совершенно сливались с красным кирпичом.

— Ну конечно. Ветки колышутся на ветру! — сказала Сири и тут же смутно пожалела об этом. Все четверо по очереди энергично поминали черта, столкнувшись с необходимостью твердо удерживать направленное вверх ружье да еще и целиться при этом в раскачивающиеся прутики толщиной с карандаш. В конце концов Дэй отстрелил кончик ветки («Ура-а-а, я чемпион!»), а Сири, скорее всего по чистой случайности, срезала с черешка широкий лист сикоморы, который неохотно спланировал на землю.

Сэмми взял у Сири ружье и перезарядил.

— А теперь я спугну вон ее! — объявил он, указывая на маленькую певчую птаху, взирающую на них с ветки.

— Не надо, — сказала Сири.