Татьяна Минина - Исправленному верить (сборник)

«Это хуже, чем преступление, это – ошибка!» – возмутился один из наполеоновских министров. Кто именно – неизвестно, и сторонники каждой версии могут уличать друг друга в этой самой ошибке: Фуше! Нет, Талейран! Вы ошибаетесь! Нет, позвольте, это как раз вы ошибаетесь…

Впрочем, автор сего афоризма, какую бы фамилию он ни носил, духом своего высказывания не противоречит самому Наполеону. По записи адъютанта императора, тот, прочитав приписанные ему слова «Я не совершал преступлений», воскликнул : «Я совершал нечто худшее – я совершал ошибки !» – возможно, вторя Сенеке, сказавшему: «Тяжелая ошибка часто приобретает значение преступления».

Сколько великих умов, сколько афоризмов! Трудно найти мыслителя, ученого, полководца или писателя, который ни разу в жизни не сказал хоть пары фраз на эту вечную тему. Что же делать человеку, который, кажется, допустил промах? Послушать Александра Васильевича Суворова: « Нет стыда признаться человеку в своей ошибке »? Несомненно! Вооружиться советом Марка Аврелия: « Помни, что изменить свое мнение и следовать тому, что исправляет ошибку, более соответствует свободе, чем настойчивость в своей ошибке ». И быстренько приняться за работу над ошибками, пока не попался на глаза вредному Аристотелю: « Каждому человеку свойственно ошибаться, но никому, кроме глупца, несвойственно упорствовать в ошибке ».

Хорошо звучит и спорить не с чем, не правда ли? А если цена ошибки – человеческая жизнь? А если не одна? Как бы ни хотелось, чтоб подобное не случалось, полностью избежать промашек еще никому не удавалось. Так, может быть, и не стоит слишком уж акцентировать столь неприятные моменты? В конце концов, есть такая вещь, как «допустимая погрешность», они даже нормированы: на линейку такой-то длины столько-то миллиметров ошибки – норма. И какова же эта норма не в миллиметрах, а в людях? В пациентах на одного врача, в подсудимых на одного судью, в убитых и раненых на одного полководца?

Есть такая концепция – мол, лучше отпустить сто виновных, чем покарать одного невиновного. Звучит красиво, благородно, гуманно… пока остается теорией, ибо крайне сомнительно, что сотня отпущенных с миром преступников будет столь потрясена незаслуженной милостью, что незамедлительно встанет на праведный путь. Выходит, чтобы избежать своей ошибки, можно платить чужим благополучием? Не прав ли тот, кто назовет подобные рассуждения чистоплюйством? А десять преступников отпустить можно? А одного? Где граница?

Но допустим, ошибка уже совершена. Невиновный казнен. Виновный тоже хоть и поздно, но найден, наказан, дело закрыто. А дальше? Человека не вернешь, так стоит ли подрывать престиж правосудия, признавая – запоздало – ошибку? Или пресловутый престиж сильней подорвет сама попытка сокрытия? Ведь как пришлось убедиться мальчику Дениске, «все тайное всегда становится явным». Другой вопрос – ну, допустим, признали ошибку, и что? Стало ли легче родным и близким ошибочно казненного? Видимо, стало: вернуть доброе имя, пусть и посмертно, уже половина дела, ну а со второй что делать? Какое дерево посадить, какой дом построить? А может, не строить и сажать, а рушить и рубить? Если на некогда отобранной земле успели посадить сады и построить города и живут там нынче люди, пальцем никого не тронувшие.

Ошибки в отношениях не столь заметны, хотя бывают не менее фатальными. С чего-то же начинаются всяческие вендетты. Кто знает, почему первый Капулетти сцепился с первым Монтекки? Может, причина была не важней той, из-за которой поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем? Иногда для того, чтобы признать свою неправоту, а не упираться, превращая ерунду в casus belli, требуется побольше мужества, чем для дуэли.

Не дать по морде подлецу, похвалить дурака, склочника, карьериста – пусть идет куда хочет, лишь бы спокойной жизни не мешал… Сколько их, посланных на повышение, сплавленных в соседние отделы с отличной характеристикой, направленных чрезвычайными и полномочными послами в банановые республики, превращаются в источники проблем, а то и бед. Кто-то же утверждал диссертацию профессора Выбегалло!

Нотариус может написать: «Исправленному верить», поставить подпись, приложить печать – и вот документ пригоден к использованию. Как говорится, «росчерком пера» исправлена описка, опечатка, мелкая ошибка. Удобно, если речь идет о доверенности или заявлении. А если речь идет о человеке? Верить ли ему? Верить ли ему безусловно или требовать доказательств искренности намерений, глубины раскаяния, полноты понимания?

С одной стороны, риск оттолкнуть недоверием, с другой – оказаться вновь обманутыми. Что лучше, да и есть ли тут какое-нибудь «лучше», ведь так поступишь – ошибка, этак поступишь – ошибка? В частной жизни можно посоветоваться с мудрым другом, положиться на внутренний голос, в конце концов, подбросить монетку…

А если речь идет не об отношениях с соседом или приятелем, а о судьбе страны и дате начала войны? Что актуальный «союзник» рано или поздно предаст, сомнению не подлежит. Каждый день отсрочки увеличивает шансы отразить удар. Каждый день на вес золота. Разведчики, аналитики, дипломаты, военные бьются над одним вопросом: КОГДА? Данные поступают, но они противоречивы, а любое, самое надежное, из глубин вражеского штаба, из мыслей вражеского военачальника добытое число может оказаться фальшивкой. Провокацией. Будущий враг тоже ведет свою игру, пытаясь обмануть, скрыть дату нападения, нанести внезапный эффективный удар. А еще он может колебаться, раз за разом меняя дату из-за неготовности, неуверенности, боязни ошибиться, в конце концов.