Н Никандров - Проклятые зажигалки !

- Вон там, вон там! - радостно зашевелились те, повернулись все в одну сторону и указали Афанасию рукой. - С краю! С того краю!

Афанасий увидел перед собой длинный ряд продавщиц зажигалок, стену женщин, очень похожих друг на друга, одинаковых своей страшной изможденностью, худых, костлявых, с огрубелыми от солнца и ветров лицами, с кофейной кожей щек, шеи и рук, сухих как мумии. Они жадными и вместе смертельно-испуганными глазами смотрели в упор на него, остановится ли он перед ними и купит ли у них зажигалки.

- Это у вас никкелированные? - испытывая в груди удушье, спросил он у самой крайней из них.

- Да, у меня, - обрадовалась та и заметалась в страхе, как бы не упустить покупателя. - Только у одной у меня и есть, - дрожащим голосом говорила она, прыгающими руками протягивая к Афанасию коробку со сверкающими зажигалками. - Вам много надо? Десяток? Дюжину?

- А посеребреных нету? - с трудом произнес Афанасий.

И прежде чем женщина успела ответить ему, он собрал все свои силы и кулаком правой руки ударил снизу под дно коробки. Зажигалки взлетели вверх, выше голов толпы, высыпались там из коробки, заблистали в лучах солнца серебряным фейерверком и, одна там, другая здесь, посыпались на землю. В народе произошло смятение. Снующие в тесноте большими стаями мальчишки-воришки моментально порасхватали с земли зажигалки и разлетелись в стороны. Афанасий тоже исчез, незамеченный в поднявшейся суматохе, едва успев крикнуть, одновременно с ударом по коробке:

- Не обманывай народ!

- Держите его! - кричала, плача, обезумевшая женщина и безрезультатно кидалась в тесноте то в одну сторону, то вдруг в противоположную. - Держите его! Ой, Боже мой, Боже мой! Муж с сыновьями теперь убьют меня за это! Им эти зажигалки с кровью выходят! Люди добрые, лучше убейте меня сейчас тут на месте! Все равно я уже больше не жительница на этом свете! Ой-ей-ей...

И потом еще долго было видно, как то в одном месте толчка, то в другом взлетали над уровнем голов толпы ее развевающиеся, стремительно несущиеся волосы.

- Кто она такая, эта женщина?

- Ее обокрали, кошелек вытащили из кармана, а она сошла с ума. Она уже больше полдня тут бегает. "Держите его" и "держите его". А кого держать - неизвестно. Глядите: аж вон где голова ее выскочила, аж вон где! А теперь уже вон где: уже в другом месте! Забегает себя насмерть.

- Конечно, забегает.

X.

Воскресный день. На базарной площади, кольцом окруженной в несколько рядов торговыми палатками, с утра толчется в страшной тесноте народ. Это толчок.

С горы, откуда шел Афанасий, толчок представлялся ему в виде громадного черного, плоского, расплывчатого живого чудовища, протянувшего во все переулки свои противные длинные щупальцы. Щупальцы все время шевелились, втягивались в туловище чудовища и вытягивались из него. И Афанасий почувствовал, что это чудовище пожирает его труд, его силы и однажды сожрет его самого. Толчок ни на секунду не успокаивается, все время чешуйчато переливается светлыми кружочками человеческих лиц, черными картузов. Базарные будки, одиноко попавшие в это огромное, черное человеческое месиво, кажутся маленькими, хрупкими, похожими на голубятни. Вот-вот неугомонно шевелящаяся толпа поднимет их вместе с находящимися в них товарами и купцами и, как наводнение щепочку, опрокинет и отнесет прочь с площади или просто разотрет в порошок. И в такой толчее, в такой давке люди ухитрялись продавать, покупать, рассматривать, оценивать вещи, спорить, доказывать, убеждать! Тут так называемая торговля с рук, а у краев толчка, где толпа пореже, идет торговля с земли. В бесконечный ряд, касаясь друг к другу, тянутся там лежащие прямо на земле подстилки продавцов с наваленными на них товарами. Тут все: посуда, книги, ржавые гвозди, нестиранное, только что снятое с тела мужское и дамское белье, кондитерское пирожное с кремом, пара подслеповатых щенят редкой породы, беспроигрышная лотерея, табурет хиромантки, читающей по рукам прошедшее, настоящее и будущее человека, слепец, вертящий за ручку бандуру, как кофейную мельницу.

- Дорогие братья и сестры! Помогите, сколько милость ваша, слепому! Помогите темному! - выкрикивал он в промежутках между своей музыкой и гнусавым пением.

Толчок многоного шаркает сапогами по земле; тысячами глоток гудит... И откуда ни зайди, впечатление одно и то же.

Перед одной женщиной, сидящей на низенькой скамеечке, разложены на мешке, на земле, новенькие, сверкающие медью зажигалки. Зажигалки неважные, сделанные грубо, всюду белеет на швах олово, ролик выпирается как-то далеко от всех остальных частей.

Афанасий тихонько подходит к этой женщине, поворачивается к ее товару спиной, словно вовсе не интересуется ею и не замечает ее, а сам настороживается, стоит, ждет, слушает в ее сторону.

Народу проходит мимо несчастной женщины много, тысячи, но зажигалок никто не спрашивает. Что это значит? Неужели уже каждый купил для себя?

- Почем? - ленясь наклониться к земле, показывает носком сапога на зажигалки плотный, бородатый мужик в просторном картузе на уши.

- Вы сперва посмотрите какой товар, - вкрадчиво и вместе перепуганно заговорила женщина, привстала и угодливо засуетилась перед покупателем. - Смотрите.

Черное лицо ее побелело; руки задрожали, она взяла одну зажигалку, потом другую, потом третью, чтобы выбить перед покупателем огонь. Она рвала и большой палец и всю ладонь о зубчики колесика, но ни одна зажигалка огня не давала.

Афанасий обрадовался. Это не его работа!

- Ветер, - сконфуженно сказала женщина и положила последнюю испробованную зажигалку обратно на мешок.

Мужик насмешливо крякнул и с самодовольным видом пошел дальше.

- Мыла почем? - спрашивал он уже рядом. - Не та мыла, не та, не зеленая, а эта, красная! Почем?

А у женщины, казалось, так и осталось в ушах его самодовольное кряканье. Она боялась даже посмотреть ему вслед и, наклонившись к земле, по-новому перекладывала на мешке свой товар. Афанасию вдруг сделалось бесконечно жаль бедную женщину: Марья! его Марья! вылитая Марья!

Так вот как они продаются, зажигалки!

И в тяжелом раздумьи он поплелся по всему длинному ряду торгующих с земли, в надежде отыскать более счастливых продавщиц зажигалок... Было тесно, народ двигался туда и обратно, все время тасуясь, как карты. В одном месте шедший навстречу Афанасию худой, высокий полуголый оборванец, мрачный, как дьявол, ткнул ему в самый нос каким-то зажатым в руку черным, мягким, теплым предметом, резко пахнущим птичьим пометом, и сурово спросил:

- Шкворца купишь?

Афанасий покривил лицо, с бранью отплюнулся, снял с нижней губы несколько мокрых птичьих пушинок...

И куда он ни ходил, где ни смотрел, всюду видел одну и ту же картину: зажигалки лежат, люди равнодушно проходят мимо. И все продавщицы зажигалок какими-то неуловимыми черточками похожи на его Марью.