Далия Трускиновская - «Если», 2000 № 10

Здесь было тихо и безлюдно. Трава, росшая на холмах и в долине, была нетронута, словно водная гладь — в довершение сходства под ветром по ней пробегала рябь. На противоположном холме стоял старинного вида дом из серого камня. Это был очень высокий дом, почти что башня, окруженный высокой каменной стеной, в которой не было видно ни калитки, ни ворот; ни одна тропка не вела к этому дому. Но, как бы ни был высок дом, еще выше поднимался за ним освещенный солнцем лес. И Венише никак не удавалось отделаться от дурацкой мысли, что на самом деле она смотрит на очень маленький дом, который мог бы принадлежать полевой мыши, или пчеле, или бабочке — домик среди травы.

«Не надо здесь больше оставаться, — подумала Вениша. — Как я могла предполагать, что встречу капитана или миссис Мабб? Что за ужасная мысль!»

Она повернулась и пошла прочь очень быстро, но не успела уйти далеко, как услышала позади стук копыт.

«Не стану оборачиваться, — подумала она, — потому что, если это капитан Фокс, я уверена, он будет так добр, что позволит мне спокойно вернуться домой».

Но стук копыт приближался, теперь, казалось, что целая армия скачет среди тихих холмов. Вениша в изумлении обернулась посмотреть, что бы это могло быть.

На Венише было старинного фасона платье из тонкой синей шерсти. Лиф расшит лютиками и маргаритками, талия занижена. Юбка не очень длинная, но со множеством льняных нижних юбок. Минуту или две она раздумывала над этим.

«Наверное, — решила она, — это костюм молочницы, или пастушки, или какой другой сельской жительницы. Как странно! Не могу припомнить, чтобы я когда-нибудь была молочницей или пастушкой. Наверное, я должна играть роль в какой-то пьесе — но боюсь, я совсем не готова, ведь я не помню ни одной своей реплики».

— Щеки немного порозовели, — послышался встревоженный голос Фанни. — Как вам кажется, мистер Хокинс?

Вениша обнаружила, что находится в гостиной Фанни. А мистер Хокинс стоит на коленях на каменных плитах пола перед ее креслом. Рядом — таз с водой, над которой поднимается пар, а за ним — пара старых шелковых бальных туфель. Мистер Хокинс мокрым полотенцем протирал ей ноги. Это тоже было странно — ей никогда прежде не приходилось видеть его за подобным занятием. Потом он начал очень сосредоточенно промокать ей лицо.

— Осторожнее, мистер Хокинс! — воскликнула его жена. — Не напустите мыла девочке в глаза! О, моя дорогая! Я в жизни не была так напугана, как когда тебя принесли домой! Думала, упаду в обморок, и мистер Хокинс того же мнения.

Фанни была серьезно встревожена, это отразилось на ее лице. У нее всегда были запавшие глаза и впалые щеки — сказывались пятнадцать лет борьбы с нуждой, — но сейчас от страха щеки впали еще глубже, глаза были, круглыми, испуганными, а нос заострился и стал похож на кончик ножниц.

Какое-то время Вениша смотрела на Фанни, пытаясь понять, что ее так встревожило. Затем, опустив взгляд на свои руки, поразилась, насколько они исцарапаны. Провела рукой по лицу и почувствовала боль.

Она вскочила. На противоположной стене было небольшое зеркало — девушка увидела, что лицо ее в синяках, а волосы всклокочены. От ужаса Вениша громко вскрикнула.

Поскольку она не помнила ничего, что с ней произошло, Фанни поведала — со множеством отступлений и восклицаний, — что ее нашел молодой человек, фермер по фамилии Первис, когда она шла по тропинке. Она была совершенно не в себе и на все вопросы Первиса бормотала что-то бессвязное о серебряных бубенцах и развевающихся в небе зеленых знаменах. Потребовалось некоторое время, чтобы выяснить, кто она и откуда. Одежда ее была разорвана, туфли исчезли. Мистер Первис посадил Венишу на свою лошадь и отвез к себе домой, где его мать напоила ее чаем, переодела в это старинное платье и обула в бальные туфельки.

— Ох, дорогая, — спросила Фанни, — неужели ты не помнишь, что с тобой произошло?

— Нет, ровным счетом ничего, — ответила Вениша. — Я отнесла суп Пизонсам, как ты меня просила — а что же я делала потом? Кажется, я куда-то пошла. Но куда? Почему я ничего не могу вспомнить?

Мистер Хокинс, все еще стоя на коленях перед ней, приложил палец к губам в знак того, что ей не следует волноваться, и начал осторожно поглаживать ее лоб.

— Ты свалилась в канаву, дорогая, — сообщила Фанни. — Только и всего. Конечно, это весьма неприятно, и нет ничего удивительного в том, что ты не хочешь подробно об этом рассказывать. — Она принялась плакать. — Ты всегда была беспамятной, Вениша.

Мистер Хокинс приложил палец к губам в знак того, что Фанни не следует волноваться, и каким-то образом ухитрялся одновременно поглаживать лоб Вениши и похлопывать Фанни по руке.

— Фанни, — спросила Вениша, — сегодня проходили солдаты?

— Проходили солдаты? — повторила Фанни. Она оттолкнула руку мистера Хокинса и громко высморкалась. — Что ты имеешь в виду?

— Вот что я сегодня делала. Я вспомнила. Я наблюдала, как шла конница.

— Не проходили сегодня никакие солдаты, — ответила Фанни. — Думаю, они в своих казармах.

— Хорошо, что же я тогда сегодня видела? Сотни солдат в полном снаряжении, которое блестит на ярком солнце, и звук серебряных бубенчиков, когда они проезжают рядом…

— Ох, Вениша, — воскликнула Фанни в большом раздражении, — перестань говорить ерунду, не то нам с мистером Хокинсом придется послать за врачом, — а это обойдется в гинею, да еще траты на лекарства…

Фанни разразилась долгим монологом о дороговизне услуг доктора и мало-помалу пришла в такое беспокойство, что, казалось, она нездорова не меньше Вениши. Вениша поспешила успокоить ее: доктор вовсе не нужен — и пообещала больше не упоминать о скачущей мимо коннице. Затем удалилась в свою комнату и внимательно осмотрела себя.

Только царапины и синяки, тяжелых ран не было. «Наверное, — подумала она, — я упала в обморок, но это странно, ведь раньше со мной ничего подобного не случалось».

И когда домашние собрались за ужином — что в тот день произошло довольно поздно, — о странном приключении Вениши никто не упоминал, если не считать сожалений Фанни о том, что Первисы все еще не вернули платье.

На следующее утро Венише было трудно шевелиться, все тело болело. «Кажется, — подумала она, — будто я два или три раза упала с лошади». Ощущение было знакомое. Прошлой осенью капитан Фокс учил девушку ездить верхом. Они поднимались на плоскогорье над Киссинглендом, и капитан Фокс сажал спутницу на спину Прекрасной Дамы. Под ними золотистыми оттенками осени переливалась деревня, в окнах домов мерцали огоньки свечей. От костров в садах мистера Граута поднимались столбы синего дыма.

«Как мы были счастливы! Только Пен Харрингтон вечно догадывалась о том, куда мы собираемся, и настаивала на том, что поедет с нами. Ей всегда хотелось, чтобы капитан уделял ей внимание, и он — воплощенное благородство — вынужден был делать это. Она очень утомительна. Да, а сейчас я ничуть не лучше нее или любой из тех девушек, которым нравился капитан и которыми он пренебрег ради миссис Мабб. Было бы гораздо естественнее, если бы я ненавидела капитана и чувствовала сестринскую симпатию к бедняжке Пен…» Она немного посидела, пытаясь пробудить в себе именно эти чувства, но спустя минут пять обнаружила, что не стала любить Пен больше, а капитана меньше.