Дэйв Крик - «Если», 2000 № 12

— В Высоком доме знают, что ты пошел ко мне?

— Меня никто не подсылал, — отозвался Дым тихо. — Я пришел потому, что мне так захотелось.

— Тебе захотелось жить, — сварливо проворчал старик. — Жить — и не меняться. Ради этого ты готов просить помощи у Хозяев, — голос его дрогнул. — Волки… честны, волки просто хотят кушать — так же, как и мы. Если бы шпинат, который мы жрем, умел говорить — он бы тоже взмолился.

— Ты знаешь кого-то, кто ходил на ИХ территорию и вернулся? — терпеливо повторил Дым.

— Что может быть хуже, чем жить, как животные? — рявкнул старик, и детская возня за ширмами сменилась гробовой тишиной. — Что может быть хуже, сказать тебе?

Он замолчал. Выждал паузу, уставившись на Дыма круглыми карими глазами из-под кустистых бровей.

— Хуже, — сказал почти шепотом, — хуже, Дымка, — жить, как домашние животные. Помни.

Оба посмотрели на колокольчик, немо покачивающийся над окном.

— Каждый выбирает для себя, — сказал старик сухо. — Ты молодец уже потому, что первым понял — прежняя жизнь кончилась, предстоят перемены. В Высоком доме, думаю, это поймут не скоро. Какое счастье, что я давно уже не имею отношения к Высокому дому! Да. Сперва будут всеобщий героизм и мобилизация, потом паника и неразбериха, голод и холодная зима… А ты умный, Дымка.

Дым промолчал.

— Поселок Свояки, — сказал старик одними губами. — Для начала найди там отставного старосту, его зовут Сот-Озерный-второй. И на правах чиновника из столицы поинтересуйся относительно трупа, который они выловили в реке шесть лет назад, осенью. Дурак бы спросил, при чем тут какой-то труп. Ты молчишь… Хорошо. Возьми салата. Сладкий салат.

Дым положил в рот широкий лист с бахромой по краям.

Вкуса не было никакого. Будто у брикетной травы.

— Жрать брикетную траву вдалеке от волчьих зубов или хрумкать свежее, но у самой границы! А у них такого выбора нет — у них, в столице, и кормятся сладко, и до волков три дня скакать…

Женщина на крыльце наконец-то замолкла. Отдышалась, еще раз с презрением глянула в развернутое удостоверение Дыма-Лугового:

— Начальство… Еще год назад пуганые были: любому сопляку из города теплую ванну готовили. А теперь — на пенсии он! На содержании у поселка! В управу иди, старосту спроси, расскажут тебе.

Дым молчал. Ждал, пока тетка иссякнет сама собой; она иссякала по капле, неохотно. Наконец, сморщив нос, ругнулась едва слышно и скрылась в доме; долгую минуту спустя на крыльце объявился седоватый, пегий какой-то, маленький и щуплый Сот-Озерный-второй.

Дым поводил по воздуху удостоверением. Сот-Озерный близоруко сощурился, хрипло вздохнул:

— Уже год как в отставке я, милейший Дым-Луговой. Поселок наш тихий, все, считайте, ближние родичи, парни в армию идут охотно…

Он запнулся. Глаза у него были тоже карие, тоже круглые, в обрамлении бледно-красных век.

— Насчет того дела? — спросил нерешительно.

Дым кивнул.

— На огород пойдем, — сказал Сот-Озерный, принимая, по-видимому, про себя какое-то важное решение. — А то в доме — на головах сидят, дети, внуки…

Дым кивнул снова, соглашаясь.

Попытку угощения он отмел сразу, да Сот-Озерный и не настаивал; неудобно устроившись за врытым в землю столом, поковырял в зубах сорванной по дороге веточкой:

— Земля здесь такая — по пять раз в день поливать приходится. Но от брикетного с души воротит — хочется хоть немножко, но своего, сочного, живого… Внуки маленькие еще…

Дым покивал, соглашаясь; под его взглядом Сот запнулся. Тоскливо вздохнул:

— Насчет того дела… Материалы вы поднимали?

Дым полуприкрыл глаза:

— Тело без признаков насильственной смерти, вероятно, несчастный случай. Некто сорвался с обрыва в реку и утонул. Личность не была установлена… поначалу. Так?

— Так, — Сот-Озерный кивнул. — Поначалу. А потом его нашли. Братья приехали и опознали. Они же и забрали его. Лес-Лановой, из тех Лановых, что на юге… Имя есть в материалах дела. Лес-Лановой.

Во влажной ботве стрекотали сверчки. На краю поля желтели, бессильно угрожая палящему солнцу, умирающие от зноя колючки.

— Его никто не убивал, — сказал, будто оправдываясь, Сот-Озерный. — Никаких следов насильственной смерти.

Дым кивнул:

— Я не ищу его убийцу. Меня интересуют подробности, которых нет в материалах дела.

Сот-Озерный нахмурился. Заерзал на жесткой скамье:

— Но почему вы думаете…

— Я знаю, — отрезал Дым. — Вас никто ни в чем не обвинит. Разумеется, если я услышу все, что мне нужно услышать.

Веки бывшего старосты покраснели сильнее, карие глаза ушли глубоко под брови; несколько минут паузу заполняли поющие сверчки.

— Чиновник из города, который расследовал это дело, — сказал Сот-Озерный, — запретил мне кому-либо давать объяснения.

— Это он навел меня. Мне можете сказать.

Сверчки.

— Он был… — начал староста и запнулся. — Этот… был…

— Что? — тихо спросил Дым.

— Он был… стриженый, — выговорил Сот-Озерный. — Я сначала не понял, что это. Мои парни решили, что это какая-то кожная болезнь. Я ничего им не сказал. А тот чиновник из города понял, что я догадался. Он… его очень испугало… не то, что я понял, нет, а сам этот… противно, вы понимаете. Я не боюсь мертвых. А этот…

— А братья? — быстро спросил Дым. — Братья, когда его забирали, заметили что-то неладное?

Сот-Озерный проглотил слюну. Покачал тяжелой головой:

— Мы ведь его в мешке просмоленном… во льду держали. Братьям показали лицо. И все. Потом запаяли. Он ведь долго в речке плавал… Так и отправили.

— Это все?

Сот-Озерный усилием воли заставил себя заткнуться. Молча кивнул.

И еще завещал Лидер: никогда не стригите волос на голове и на теле. Кто острижен — тот проклят, тот животное. Давший однажды шерсть обречен отдать и мясо. Кто острижен — тот попадет на бойню. Помните об этом всегда.

Улицы поселка подернуты были зависшей в воздухе пылью. Мельчайшая взвесь раздражала глаза и ноздри, а ветра не было — ни вздоха, ни дуновения. Не так давно по этим улицам топтались, поднимая неоседающую пыль, а теперь поселок казался вымершим, и пыльная пелена придавала пустым улицам бредовый, нереальный вид.

Дым не без труда отыскал нужный двор. Постучал, почти не надеясь на ответ; тем не менее спустя долгих пять минут к нему вышла угрюмая особа лет девяти.

— Лановых ищу, — сказал Дым. — По важному делу.

— Все на площади, — недовольно сообщила девчонка. На груди у нее был круглый значок с мордочкой Дивы Донны, и, глядя на Дыма, она вертела его пальцами, с каждой секундой все более нервно. — Там призыв — в армию забирают.

— Я в доме подожду, можно? — спросил он терпеливо.

Девчонка сказала:

— А почему бы вам на площадь…