Самуил Лурье - Полдень XXI век, 2012 № 10

Разглядывая из стеклянного вестибюля подходы к клинике, Роберт позвонил единственному из своей прежней среды человеку, единственному, кому доверял. Янсену. Агенту по найму, который славился тем, что не сдал бы клиента ни за какие деньги. Не потому что водил с ним дружбу, просто у старика был свой кодекс чести, и, кроме того, он заботился о деловой репутации.

Янсен вышел из тех, старой закалки солдат удачи, что происходили из золотого века наёмничества, начавшегося в Африке и на Ближнем Востоке почти сразу после окончания Второй мировой. Старик помнил Бельгийское Конго и Французский Судан, Южную Родезию и Территорию Афаров и Исса. Он застал легендарного людоеда Бокассу и не менее легендарного Хайле Селассие — потомка, как говорили, царя Соломона. В те времена частные банды успешно конкурировали с колониальными армиями европейских держав и революционными движениями коммунистов в подковёрных битвах за алмазы, редкоземельные металлы, слоновую кость и политическое влияние. Всё смешалось. И бывшие эсэсовцы шли в бой плечом к плечу с дезертирами из Иностранного легиона, ветераны вьетнамской войны частенько узнавали в убитом враге бывшего товарища по оружию, а ученики Че Гевары и его верных кубинцев за милую душу резали друг друга в Анголе.

После бойни в Руанде многое изменилось. Мировые державы взялись за Африку всерьёз, выдвинув на первый план гуманизм, а с наёмных армий слетели последние лоскутки романтики. Роберт застал только отголоски былой эпохи. Но Янсен — другое дело. Он был плоть от плоти золотого века наёмников.

Нашумевший фильм избавил одного от дежурных вопросов, вроде «как дела?» или «где ты пропадал всё это время?», а другого от ненужных и болезненных объяснений.

— Есть работа? — спросил Роберт.

— Для тебя — нет, — честно ответил Янсен и, немного подумав, добавил: — Бобби, ты уже старик. Я в твои годы уже вышел в отставку и занимался честной контрабандой.

— Я в свои годы лепил миллионы, как куличики. Но, знаешь ли, времена меняются.

— Верно, и теперь ты в розыске. В хорошую компанию тебе пути нет, перехватят ещё на подходе. Разве только возьмёшься.

— Возьмусь, — не дав закончить, выпалил Роберт.

— Уганда, — всё же уточнил посредник. — Там теперь сущий ад.

— Сущий ад — это как раз то, что мне сейчас нужно.

Используя их старый код, Янсен назвал место и время встречи, после чего отключился.

У Роберта был в запасе день. Слишком много для ожидания, слишком мало, чтобы изменить жизнь.

Он набрал номер Варпу, она взяла трубку.

— Я скучаю по тебе, — сказал он без лишних приветствий и предисловий.

Она узнала его голос и ответила почти без заминки, словно давно ожидала звонка. А быть может, и ожидала.

— Прости, — сказала она. — Если бы я знала, что так получится.

— Брось. Ты хотела написать книгу и написала, — он помолчал. — Отличная, кстати, вышла книга.

Из трубки донёсся едва слышный вздох.

— Знаешь, я бы не прочь написать продолжение.

Она произнесла это, как признание в любви.

— Ещё напишешь, — его голос дрогнул. — Если я выкручусь.

— Что ты собираешься делать дальше?

— Мне надоело бегать и надоело таскать за собой войну. Но есть только один способ сбросить с плеч эту ношу. Отправиться на войну самому. Что ж, так я и сделаю. Я солдат, мне не привыкать.

— Куда?

— Мало ли теперь таких мест? — усмехнулся он. — Но на этот раз я сам выберу точку встречи. И, кто знает, быть может, мне удастся насадить на рога матадора.

Он шагал неспешно к автобусной станции и широко улыбался редким прохожим. Улыбался впервые за долгие месяцы беспрестанного бегства. Его улыбка была вызвана облегчением от принятого решения и приятным щемящим послевкусием от последнего разговора с Варпу. А ещё его улыбка была сродни улыбке «клинков». Завораживающая, как дамасская сталь, и такая же, как дамасская сталь, безжалостная.

А Витечке отец теперь голову оторвет.

Как пить дать оторвет.

Витечка даже знает — как. Вот они лежат, оторванные головы, по колбам, по банкам, по склянкам, смотрят вприщур полузакрытыми глазами. Здесь же и двухголовый теленок, и ребенок такой же, с двумя головами.

И Витечкина голова теперь тоже здесь будет.

Оно как получилось-то… Бумага чистая только в лаборатории есть, целыми пачками. А таких пачек в кабинет надо было три штуки принести.

Чтобы отец ничего не заметил.

Что не заметил? Да как же, придет, а бумага вся водой залита вперемешку с краской. Вот и разорется. Что? А водой почему? Да Витечка же чуть-чуть. Витечка же тихонечко. Витечка же только порисовать хотел, красками, а у самого на столе, как в сокровищнице у шаха, не повернуться, чего только нет — и трансформер разбитый, и от комиксов обрывки, и плеер, Витечка его еще в день рождения разбил, отец не знает. Так что не повернуться. А у отца хорошо, простор на столе, хоть танцуй.

Вот Витечка тут краски и разложил. Витечка же осторожно... аккуратненько... да и вообще она сама завалилась, что вы на Витечку сразу-то... банка эта.

А бумаги у отца в лаборатории. Три пачки надо, чтобы не заметил ничего. Будто так и было. И как назло на самом верху, тут и большой дядька не достанет, а маленький Витечка и подавно.

А вот теперь отец Витечке точно голову оторвет. Давно уже к Витечкиной голове присматривается, за волосы схватит — стричь тебя надо, чертенок, верно? И к маме повернется — ну скажи, не чертенок? И мама кивает — весь в тебя, был бы барином, был бы барчонок.

Так что теперь и Витечкиной голове тут быть. А как не быть, когда склянки все эти посыпались. Да и кто их поставил-то так, на самый край, Витечка и не задел их даже... а они...

Смотрит Витечка — вон там, под стеллажами, вот и лужа на полу, да не лужа, лужища, не доберешься, не вытрешь... и бумага там же, три пачки, скуксилась уже вся... полез Витечка, так и не добрался, только руку порезал. Реветь и то некогда, страшно так.

Дверь хлопнула.

Отец вернулся.

— Ну где ты там, чертенок? Ох, чертово племя.

Бежит Витечка. Со всех ног бежит, из сараюшки прочь, к дому, вот увидит отец, что возле сараюшки Витечка был, головы Витечке не сносить.

— Ну, привет... ох, чертенок какой, стричь тебя надо... верно говорю?

— А весь в тебя, — говорит Витечка. Улыбается. И не весело ему, а улыбается.

— Ну чего встал, хоть чайник включи... ох, чертенок, ты хоть посмотри сначала, есть там вода, нет... так вот коротнет.

Улыбается отец. И неловко Витечке, что вот, виноватый он — а отец улыбается. Обнял Витечка отца, спокойно так на душе стало, будто и не было там ничего, в сараюшке.

— Ну чего липнешь, чего? Денег тебе надо? Позавчера давал.

— Ты у меня, папа... самый лучший...

— Ишь ты как... что, натворил чего-нибудь?