Журнал «Если» - «Если», 2012 № 08

Во-вторых, тебе следует знать, что мы, люди, обладаем (или обладали?) неким качеством, которое вряд ли было и будет когда-либо присуще другой разумной расе во Вселенной.

Это все равно что природный дар… или нечто вроде склонности. Когда это качество обеспечивает нам триумф, мы называем его волей. Но в других случаях, когда оно не приносит желаемые результаты, мы предпочитаем именовать его упрямством, твердолобостью или гордыней… А в худшем случае, когда из-за этого же качества мы терпим катастрофу, оно не заслуживает другого наименования, кроме как тупость.

Однако тебе не следует путаться в столь разнообразных вариантах наименований: речь идет об одной и той же нашей характеристике, от которой мы так и не смогли (или не захотели?) избавиться.

Будь это даром, свойством, склонностью или проклятием, но это качество, повторяю, вело нас к великим победам. И в то же время крупным провалам…

Оно могло бы быть описано как абсолютная неспособность не откликаться на всякие вызовы, а, если брать шире, то как неумение вовремя признать себя побежденным.

Если бы я стремился к категоричным сентенциям, то мог бы сказать, что человек — это разумное существо, не признающее границ. Ни своих собственных, ни чьих-либо еще…

Только я вовсе не претендую на философскую глубину. Мои размышления и без того слишком похожи на завещание нашей эфемерной славы, которое я как бы кидаю в реку времени в запечатанной бутылке…

Ты наверняка не знаешь, что такое бутылка, и не ведаешь о древнем обыкновении людей, потерпевших кораблекрушение, бросать в море сосуды с призывами о помощи… Неважно, тебе достаточно знать: это лишь метафора для обозначения того, что имеет мало шансов на попадание в руки получателя.

Как и эти мои размышления.

Ну, а теперь, для того чтобы, познакомившись со столь уникальным свойством нашей расы, ты сумел понять суть моего повествования, мне остается поведать тебе еще пару занятных фактов.

Во-первых, Вселенная велика и бесконечно разнообразна.

Во-вторых, та мощь и изобретательность, с которыми жизнь пробивает себе дорогу во Вселенной, еще более велики.

Однако полагаю, что, раз ты прибыл сюда, тебе и твоим сородичам хорошо известны оба этих принципа.

Я мог бы также сказать, что наша Проклятая Склонность, воля, упрямство, гордыня или тупость, о которых я уже говорил, превосходят (или превосходили?) и Вселенную, и жизнь. И что даже тогда, когда мы совсем было решили, что подчинили себе их обеих (как бы не так!), наша власть над ними на самом деле была всего лишь фикцией.

Потому что мы были подобны наивным и глупым детям, которых слишком рано выпустили в мир взрослых. В действительности же мы были вовсе не готовы к тому, что нас ожидало во Вселенной, и уж тем более ко всем тем неожиданностям, которые уготовила нам жизнь…

Я мог бы еще долго говорить об этом, но… боюсь, что начинаю повторяться.

И хотя в моем распоряжении еще есть время, оно не бесконечно.

Поэтому лучше закончить столь пространное предисловие и перейти к делу.

А это, кстати говоря, для меня трудновато с профессиональной точки зрения.

В конце концов, если оставить все эти околичности, я собираюсь рассказать тебе довольно простую историю. Историю о синдроме Четырнадцатой Шангри-Ла [4] У топонима «Шангри-Ла» имеется множество значений, но в данном случае автор имел в виду вымышленную страну, описанную в романе Джеймса Хилтона «Потерянный горизонт» (1933) и являющуюся литературной аллегорией Шамбалы. (Здесь и далее прим. перев.) . Это небольшая (возможно, поучительная) притча о человеке, о его Проклятой Склонности, о Вселенной, о жизни, о марпеках… и о неожиданностях.

Прости за паузу. Я ведь всего лишь человек, и мне время от времени требуется отдых.

Мое имя? Я еще не назвал себя? Впрочем, и не назову.

Потому что это неважно. Ты можешь звать меня… например, Рапсод. Звучит неплохо. А еще лучше — Аэд. Я мог бы употребить и слово «поэт», но оно более вульгарно. Хотя в первых двух словах есть некая претенциозность.

Моя профессия, мой род занятий, если можно так назвать поэзию, заключается в том, чтобы играть словами и образами, создавать красоту благозвучными повторами, ритмическим сочетанием звуков и приукрашиванием действительности. Стихи — это одновременно и музыка, и сочинение историй.

Теперь понимаешь, почему я сказал, что чисто профессионально мне трудно кратко изложить суть истории? Как я могу быть честным и невычурным? Ведь мое творчество связано с украшением и преподнесением фактов в выгодном свете… а порой и с ложью. Хотя для других мой труд — это запечатление наших свершений и триумфов. И потому я должен всегда быть рядом с героями, чтобы потом увековечить их подвиги. В конечном счете, создавать историю…

Кто-то из моих предшественников — возможно, сам старик Гомер — сказал, что все люди живут, борются и умирают. Но лишь поэты могут сделать чужие деяния бессмертной историей.

Полагаю, этот старый слепец говорил со знанием дела: ведь без его стихов осада Трои была бы всего лишь обычным грабежом шайки неотесанных ахейцев. А он магией своих гекзаметров превратил этот эпизод истории в легенду.

Ну да, я снова совершаю ту же ошибку, что и чуть выше, когда упомянул послание в бутылке. Ты ведь не знаешь, кто такой Гомер, кем были ахейцы, где находилась и что означала Троя…

А может, и знаешь. В лучшем случае мы не исчезли, не оставив после себя энное количество следов. Возможно даже, вполне приличное количество. И тогда ты, наверное, изучал нас как любопытных вымерших животных, которыми мы являемся (или были?) для тебя. В этом случае тебе должны быть известны все наши культурные реалии, без которых мне как аэду пришлось бы существенно ограничить набор образов или красивого вранья… что почти одно и то же, в конце концов.

В любом случае, забудь. К черту Гомера, Трою и ахейцев!

Мне по душе такие заявления.

Понимаешь? Наверное, нет, хотя, возможно, ты считаешь, что хорошо изучил нас. В любом случае, постарайся уловить хотя бы общий смысл, если я тебе скажу, что когда-то было трудно представить, чтобы какой-нибудь аэд использовал в своих поэмах словечки типа «козел» или «черт». Хотя оба этих слова сами по себе не так уж и непристойны. Просто герои не испражняются, не чертыхаются, когда их ранят, не сомневаются в своей правоте и никогда ничего не боятся. Это полубоги, и поэты вначале стремились создать их безупречный образ в сознании слушателей своих песен.

Но вскоре мы, аэды, открыли поразительный способ воздействия на своих слушателей, который заключался в том, чтобы описывать не только деяния, покрывшие мифических идеальных героев неувядаемой славой, но и их человеческие слабости.