Георгий Бовин - Дети Земли

Итак, она была дочерью фараона Птоломея Филадельфа и… женой своего родною брата Птоломея Эвергета, потому что, по тогдашним египетским традициям, царские дети могли заключать браки только между собой. Сразу же после свадьбы Эвергету пришлось покинуть брачное ложе, надеть доспехи и идти на бой с Селевком Вторым, царём Сирии. Убитая горем Вереника дала клятву перед алтарём богини Арсинои, что принесёт ей в жертву свои роскошные волосы, если муж вернётся невредимым.

Долгие месяцы она молила богиню. Но вот прискакал гонец: Эвергет возвращался во главе победоносных войск! Счастливая Вереника обрезала косу, возложила её на алтарь Арсинои, а сама поехала навстречу мужу.

В те времена были другие представления о женской красоте, чем теперь, поэтому Эвергет был озадачен, увидев стриженую жену. Но, узнав, какие причины побудили её это сделать, он был растроган.

Когда по возвращении домой супруги пришли в храм, косы на алтаре не оказалось. Конечно, её украл кто-нибудь из жрецов. Эвергет пришёл в дикую ярость. Он поклялся обезглавить всех служителей храма, если волосы не будут найдены к утру. Это недвусмысленное обещание царя и победоносного военачальника заставило жрецов глубоко призадуматься…

Не успели вечером молодые уединиться в своей опочивальне, как, нарушая этикет, прибежал придворный астроном и астролог Конон Самосский, наука которого пользовалась при дворе Птоломея большим уважением. Он восторженно кричал, что свершилось чудо: на небе появилось новое созвездие.

Выйдя во двор, Конон показал Эвергету между созвездиями Волопаса, Большой Медведицы и Льва небольшой, еле заметный рой мерцающих звёздочек, форма которого отдалённо напоминала женскую косу. Он клялся, что ещё вчера этого роя не было и что это и есть коса Вереники, перенесённая на небо, подобно венку Ариадны! Конечно, Эвергет и особенно молодая царица, уверенная, что она существо совершенно иной породы, нежели остальные смертные, с наслаждением поверили этой лжи.

Конон изобразил Волосы Вереники на небесном глобусе Александрийской обсерватории, и с тех пор они остались навсегда среди древних созвездий. Поэт Каллимах вдохновился этой темой и написал поэму, которая заключала в себе очень мало астрономического, если судить по вступлению. — Константин Степанович сложил молитвенно руки, поднял глаза горе и нарочито напыщенно начал:

— «О Венера! Молодые новобрачные делают вид, что твои радости для них неприятны. Но как неискренни их слёзы, проливаемые перед вступлением на брачное ложе, эти слёзы, так радующие родителей! Призываю богов во свидетели, что это чистейшее притворство!..»- Постепенно нараставший смех молодёжи стал настолько громким, что заставил рассказчика замолчать. Иванов обвёл слушателей добрым взглядом своих чуть-чуть подслеповатых глаз и спросил:

— Вам, конечно, странно, что взрослые и, кажется, неглупые Эвергет и Вереника так по-детски поверили очевидной лжи? Если бы вы только знали, как царственные особы были падки на фимиам, как они были готовы слепо верить всему, что только могло их возвысить в собственных глазах! Да вот вам пример: одна из фрейлин при дворе Людовика Четырнадцатого, некая герцогиня, одеваясь к балу, заметила, что у прислуживавшей ей горничной на руке пять пальцев. Она просто не поверила глазам, так как отчётливо помнила, что у неё самой столько же! До сих пор она была твёрдо убеждена, что герцогини устроены совсем иначе, чем остальные женщины, и вдруг — нате вам. Было над чем задуматься! Она созвала подруг, чтобы проверить своё открытие. Но напрасны были их старания найти разницу между герцогиней и простолюдинкой. Труды их пропали даром!

Новый взрыв хохота был наградой рассказчику. А Константин Степанович как ни в чём не бывало пожелал всем спокойной ночи и пошёл спать.

С этого вечера рассказы старого астронома стали традицией. Он оказался прекрасным, а главное, неистощимым собеседником, и его незамысловатые истории стали лучшим украшением коротких часов вечернего отдыха.

День отлёта всё время казался страшно далёким. Но вдруг совсем неожиданно подкатило двадцать четвёртое марта. Оно промелькнуло в чаду последних сборов. Измученные путешественники еле добрались до своих коек. Их разбудили лучи ласкового весеннего солнышка, проникшие сквозь бронированные озоном окна космического корабля. Галя открыла глаза и осознала невероятное:

«Сегодня двадцать пятое марта!»

Вокруг «Урана» с утра царила суета. В обычно пустынном и спокойном ангаре сегодня был весь обслуживающий персонал. За барьером, ограждающим металлический помост с возвышавшимся на нём «Ураном», стояло несколько незнакомых здесь человек, видимо корреспондентов.

Около полудня стали собираться родственники участников полёта. Первой появилась маленькая сморщенная старушка, жена Николая Михайловича. Она долго не могла взять в толк, что видеть своего Коленьку сможет только через толстое стекло и прощаться им придётся по телефону.

Она долго читала ему наставления, как вести себя в пути, призывала беречь себя и, уходя, украдкой перекрестила мелкими быстрыми движениями корабль и окно кабины, в котором виднелось бледное лицо Синицына.

Вторыми пришли члены семьи Ивана Тимофеевича: ещё не старая жена и взрослая дочь, которая держала на руках подвижного кареглазого мальчугана.

Иван Тимофеевич прощался шумно. Он бранил свою «стару», как в шутку называл жену, кричал ей, чтобы она в его отсутствие не завела себе парубка и не вышла замуж, махал рукой внуку и всё время горевал, что сын Петро не приехал его проводить.

Пока происходила эта сцена, Галя подошла к Белову и тихонько спросил, почему к Николаю Михайловичу не пришли его дети. Игорь Никитич прошептал в ответ, что единственный сын старого профессора в 1942 году ушёл добровольцем на фронт и сложил свою голову на подступах к Сталинграду.

Затем появились родители Максима. Они приехали прямо с аэродрома. Это были пожилые, почтенные люди. Они работали в одном из богатейших совхозов Алтая, куда переселились из-под Сызрани в 1955 году, в период освоения целины. Прощание этих простых людей с сыном, отлетающим в космос, было полно серьёзности, даже торжественности. Они сказали ему несколько скупых напутственных слов и не спеша удалились, оглянувшись только раз, у самых ворот ангара.

Последним пришёл муж Ольги Александровны. К удивлению Гали, ожидавшей увидеть пожилого величественного мужчину, он оказался очень красивым и молодым; вряд ли он был старше жены. Он был певцом, по мнению некоторых, имел неплохой тенор и пел в оперном театре одного из крупнейших областных центров страны, где Ольга Александровна руководила клиникой.