Алан Бейкер - Перевал Дятлова

— Разумеется. Впрочем, мы уже обсуждали саму маловероятность проведения испытаний в неконтролируемой зоне, так что, думаю, эту версию можем смело отвергнуть.

— Тогда что у нас остается? Только версия о паранормальных, сверхъестественных силах?

Константинов уловил сарказм в голосе Виктора и ответил:

— Согласен, это самая сомнительная гипотеза.

— Сомнительная — потому что позволяет напридумывать бог знает что, чтобы все известные факты сошлись.

— Именно это и делают. Некоторые считают, что на туристов напали пришельцы. И хотя периодически появляются сообщения, что то тут, то там — особенно часто упоминают Южную Америку — произошла встреча с враждебно настроенным НЛО, я не могу воспринять такую гипотезу всерьез. Конечно, возможно — и даже вполне реально, — что во Вселенной существуют другие цивилизации и что среди них есть такие, которые обладают достаточно развитыми технологиями, чтобы осуществлять межгалактические путешествия. Ну и к чему, боже ты мой, этим существам совершать бессмысленное убийство маленькой группы лыжников в затерянных горах?

— Согласен. Несмотря на оранжевые шары, эта версия бессмысленна. А какие еще выдвигались паранормальные гипотезы?

— Кое-кто заострил внимание на том, что манси очень боятся мест Отортен и Холат-Сяхыл, и предположил, что эти страхи должны иметь под собой серьезное обоснование: возможно, там есть что-то, злой дух или какие-то силы, которые Игорь с группой нечаянно растревожили, разбудили своим присутствием. — Константинов заметил выражение на лице Виктора и улыбнулся: — Мутновато, да?

— Да уж. Так к чему мы в итоге приходим? К чему пришли вы ?

— К тому, что мы имеем кучу неразрешенных вопросов, — ответил Константинов, и впервые за все время беседы Виктор услышал горечь в его голосе. — Почему советские власти в течение тридцати лет держали дело под грифом сверхсекретности? Почему часть документов до сих пор не рассекречена? Почему в течение трех лет после трагедии ее место было запретной зоной? Почему следы обрываются через пятьсот метров от палатки? Что за оранжевые шары летали над Холат-Сяхыл в ту ночь? Почему четверо часов показывают разное время? Все это остается загадкой вот уже пятьдесят лет. И пока министерство обороны, Федеральное космическое агентство и ФСБ не решат обнародовать оставшиеся материалы, мы не сможем продвинуться дальше.

— И все, что у нас остается, — это официальное заключение, что группу Дятлова убила неизвестная сила непреодолимого характера.

— Да. Формулировка, которая отменяет все разумные версии произошедшего. Но что она значит? Является ли она намеренным желанием скрыть правду, которая была известна властям? Или это всего лишь расплывчатая фраза, маскирующая незнание и страх перед тем, что там произошло? Или до сих пор происходит?

Как я понял по рассказу Стругацкого, профессор Константинов склонялся, пусть и с неохотой, к «паранормальной» (назовем это так) версии гибели людей на перевале Дятлова.

Больше всего меня заинтересовало его объяснение загадочного цвета кожи и волос погибших. Хотя сам Стругацкий не полностью седой, для человека его возраста эта седина ненормальна. Первичное общее обследование не выявило у него абсолютно никаких патологий, которые могли бы являться причиной этому, к тому же на фотографии из его личного дела, предоставленного екатеринбургской «Газетой» и переданного мне следователем, у него черные как смоль волосы.

Как бы ни интересовал меня цвет его лица и волос, я решил не спрашивать напрямую, а предоставить Стругацкому возможность самому затронуть этот вопрос в свое время. (Заметьте, я не хотел давить на него, чтобы получить быстрые ответы, хотя и понимал срочность этого дела для следствия; к тому же недавний опыт подсказывал, что, если я начну давить на него, он уйдет в себя и будет молчать, что, конечно же, еще больше затянет процесс.)

После третьей встречи со Стругацким я позвонил главному следователю по этому делу, Станиславу Комару, и спросил, производился ли обыск квартиры профессора Константинова. Следователь оказался очень любезен — ведь он хотел как можно быстрее покончить со всем этим.

— Да, доктор Басков, — ответил он в трубку, — мы тщательно обыскали все помещение.

— Константинов ведь является организатором некоего фонда Дятлова?

— Так точно.

— И вы нашли что-нибудь?

— Не могли бы вы задать более конкретный вопрос?

— Ах да, простите. Я имею в виду материалы о трагедии на перевале Дятлова.

— Понятно. Да, этого было много найдено. В основном письма и документы: газетные вырезки тех лет, записи самого Константинова — целый ворох. Сейчас мы сортируем их в каталог.

— А как насчет материальных предметов — образцы, пробы, металлические фрагменты?

Комар ответил после паузы:

— Да, мы нашли целую коробку с вещами.

— Там был кусок ткани?

— Да, был.

— И у вас есть соображения, что это такое?

— Мы отправили его на экспертизу вместе с металлическими обломками. А почему вы спрашиваете? Вы думаете, это имеет какое-то отношение к вашему освидетельствованию Стругацкого?

— Думаю, да. Можете сделать для меня копию отчета экспертизы, как только он у вас будет?

— Конечно.

— А с Юрием Юдиным вы говорили?

— Да, я лично брал у него показания.

— Он подтвердил тот факт, что Стругацкий приезжал к нему?

— Да, хотя он странный тип.

— Что вы имеете в виду?

Я почувствовал, как на другом конце провода Комар пожал плечами:

— Как вам сказать… зациклен на прошлом. Все только вспоминает и вспоминает — но это обычно для стариков, я полагаю. Однако Стругацкий у него точно был. Сумел настоять, чтобы Юдин принял его. Пригрозил, что не уйдет, пока его не впустят. Но потом оказался довольно вежливым человеком.

Я попросил Комара передавать мне любую информацию касательно прошлого Стругацкого, после чего, поблагодарив его, повесил трубку.

И снова принялся размышлять над показаниями Стругацкого о событиях, приведших к его аресту. Насколько я мог понимать, все совпадало — это был точный отчет о случившемся. Тут я вспомнил о его нежелании рассказать мне о том, как погибли его товарищи в лесу у Холат-Сяхыл. Он совершенно очевидно был напуган, но кем или чем — я понятия не имел. Я подозревал, что наступит момент, когда в его рассказе факты сменятся фантазией. Мне нужно быть очень внимательным, чтоб не пропустить этот момент, после чего и начнется моя настоящая работа. И есть только один способ сделать это: позволить Стругацкому продолжать свой рассказ, позволить ему самому подойти к этой критической точке.