Роберт Хайнлайн - Антология научно-фантастических рассказов

Пробормотав утреннюю молитву, он позавтракал из своих скудных припасов и впервые оглядел робосла при ярком дневном свете. Все приводило его в восхищение: и быстро переступающие суставчатые ноги, без которых путешествовать было бы просто невозможно, потому что дороги везде превратились в лучшем случае в тропинки за исключением, может быть, прилегающих к городам районов; и колеса, которые можно опускать, если позволяют дорожные условия; и самое главное — гладкий черный горб, вмещавший электронный мозг. Мозг, способный не только хранить команды и данные о цели путешествия, но и самостоятельно принимать решения по поводу того, как лучше выполнить эти команды в соответствии с заложенной в него информацией. Мозг, который делал это создание не животным, подобным тому, на котором странствовал в свое время Спаситель, и не машиной вроде “джипа”, что принадлежал когда-то далекому прапрапрадеду Фомы, а роботом… или, точнее, робослом.

— Ну, — послышался вдруг голос, — и как тебе путешествуется.

Фома огляделся по сторонам. Местность, граничившая с зоной полного разрушения, была совершенно пустынна — ни людей, ни даже растительности.

— Разве священников не учат отвечать на вежливо заданные вопросы, — вновь раздался тот же самый лишенный эмоций голос.

Вопрос был понятен, но прозвучал он без всякой вопросительной интонации. Вообще без какой-либо интонации. Каждый слог произносился на одном уровне. Весьма странный голос, меха…

Фома уставился на черный горб робосла, где размещался мозг.

— Это ты со мной разговариваешь? — спросил он.

— Ха-ха, — раздалось в ответ. — Ты удивлен не правда ли.

— Да, пожалуй, — признался Фома. — Я полагал, что разговаривать могут только библиотечно-информационные роботы и им подобные.

— Я новая модель. Спроектированная — специально — чтобы — развлекать — разговорами — усталого — путешественника, — ответил робосел, сливая слова, как будто эта готовая фраза из рекламного буклета выплеснулась через один из его простейших бинарных синапсов вся целиком.

— М-да, — незатейливо отреагировал Фома. — Всю жизнь узнаешь о каких-нибудь новых чудесах.

— Я никакое не чудо а очень простой робот. Ты не очень-то разбираешься в роботах так ведь.

— Должен признаться, я никогда не вникал в эту область знаний. И более того, сама концепция роботостроения меня немного шокирует. Все это выглядит так, словно человек в гордыне своей пытается приравнять себя к… — Фома внезапно замолчал.

— Не беспокойся, — пробубнил голос. — Можешь говорить свободно. В меня заложены все данные относительно рода твоих занятий и цели путешествия. Это было необходимо для того чтобы я ненароком тебя не выдал.

Фома улыбнулся.

— А знаешь, это довольно приятное ощущение, когда кроме исповедника есть хотя бы еще одно существо, с которым можно поговорить, не опасаясь предательства.

— Существо, — повторил робосел. — Не впадаешь ли ты в опасность оказаться на грани ереси.

— Согласен. Разобраться, как правильнее к тебе относиться, действительно нелегко. Существо, обладающее способностью говорить и мыслить, но лишенное души…

— Ты в этом уверен.

— Конечно, уверен… Ты не против, если мы на время прервем беседу? — спросил Фома. — Мне нужно поразмышлять и привыкнуть к этой ситуации.

— Нет не против. Я никогда не против и всегда подчиняюсь приказам. Из чего следует что иногда я все-таки против. Очень уж путаный этот язык, что в меня ввели.

— Если мы пробудем вместе достаточно долго, — сказал Фома, — я попробую обучить тебя латыни. Думаю, латынь понравится тебе больше. А теперь позволь, я поразмышляю.

Робосел самостоятельно свернул еще дальше к востоку, чтобы обойти постоянный источник радиации Когда-то там был первый циклотрон. Фома перебирал пальцами зап х пальто. Комбинация из одной большой и десяти маленьких пуговиц выглядела странной причудой моды, но это гораздо безопасней, чем носить с собой четки, и, к счастью, контролеры лояльности пока не догадались о функциональном назначении такой детали туалета.

Размышления о великих таинствах как нельзя лучше подходили к великой цели его путешествия, но мысли не удерживались в рамках таинств, и, бормоча молитву Богородице, Фома задумался совсем о другом:

“Если пророк Валаам разговаривал со своим ослом, то и я могу общаться с робослом. Валаам всегда был для меня загадкой. Он не был из сынов Израилевых — моавитянин, чей народ поклонялся Ваалу и воевал с Израилем. И все же он — пророк Господень. Он благословил сынов Израилевых, когда его послали проклясть их. И в награду сыны Израилевы зарезали его, одержав победу над Моавом. У этой истории нет ни формы, ни морали — словно она существует в подтверждение того, что в божественном плане есть и такие фрагменты, которые нам не понять никогда..”

Покачиваясь в удобном мягком сиденье, он было задремал, но робосел неожиданно остановился, скорректировав программу в соответствии с новыми данными, поступившими извне. Фома заморгал и, очнувшись, увидел перед собой человека огромного роста.

— Через одну милю начинается обитаемая зона, — рявкнул гигант. — Если вы направляетесь туда, предъявите пропуск. Если нет, то сворачивайте и держитесь подальше от дороги.

Фома заметил, что они и в самом деле въехали на некое подобие дороги. Робосел даже выпустил боковые колеса и втянул ноги.

— Нам… — начал Фома, но потом быстро опомнился. — Мне туда не нужно. Я направляюсь к горам. Мы… Я проеду стороной.

Гигант кивнул, проворчав что-то неразборчивое, и уже было отвернулся, когда из грубой хибары на краю дороги послышался голос:

— Эй, Джо! Не забывай про робослов!

Джо снова повернулся к Фоме.

— Да, верно. Прошел слух, что один из робослов попал в руки христиан. — Он презрительно сплюнул на дорогу. — Так что мне, пожалуй, нужно проверить у вас документы.

К собственным сомнениям у Фомы тут же добавилось мрачное подозрение относительно мотивов анонимного Никодима, который конечно же не приготовил для него никаких документов. Однако он сделал вид, будто усердно ищет их. Сначала Фома притронулся рукой ко лбу, как бы вспоминая, где они могут быть, затем расстегнул пуговицу над поясом, потом коснулся левого предплечья и правого.

Пока Фома украдкой крестился, взгляд охранника оставался пустым. Затем он опустил глаза к земле. Фома посмотрел туда же и увидел две изогнутые линии, вычерченные в пыли, — так ребенок рисует рыбу, и таким же знаком изображали символ своей веры ранние христиане, скрывавшиеся в римских катакомбах. Спустя секунду охранник стер рисунок сапогом.

— Все в порядке, Фред, — крикнул он своему невидимому напарнику, потом добавил уже тише: — Можете ехать.