Евгений Лотош - Серый туман

— Однажды молодой честолюбивый ученый изобрел новое оружие. Все расчеты показывали, что оно окажется куда эффективнее прежних разновидностей. Доставка боевой части на расстояния в тысячи километров, быстрое, не требующее пилота…

— Похоже, сегодня ты решил наступить на все мои больные мозоли сразу. Да, полвека я подавляю все попытки развития ракетного вооружения. Да, его отсутствие делает невозможной мировую войну с нанесением ударов по городам далеко за линией фронта. Да, имейся оно у Сахары с Ростанией во время Кризиса Перешейка, его наверняка пустили бы в ход. Постоянно дискредитируя попытки развить ракетную и самолетную технику, я не позволяю превратить войну из позиционно-окопной в глобальную. Только вот нет ракет – нет и космических аппаратов: гравитоника не позволит запускать космические аппараты еще много десятилетий, а то и столетия. Нет космонавтики, нет гражданской авиации, нет соответствующих средств связи и метеонаблюдений, замедлено развитие промышленности и сельского хозяйства, затруднено предсказание ураганов…

— Полагаю, про подавление изуверских сект тебе не стоит даже и напоминать?

— А ты разве не напомнил? — мужчина против воли усмехается. — Да, секты… Я не позволил ни одной достичь сколь-нибудь заметного влияния, если не считать неудачного эксперимента с огнепоклонниками. Но общество даже не подозревает, что такое тоталитарные религии и насколько они опасны. Иммунитет отсутствует напрочь. А общий уровень развития, между тем, все еще низок. Перестань я заниматься религией, и уже через десяток-другой лет получим расцвет сектантства, а через полвека-век – как бы и не государственные религии.

Другой голос молчит, и в комнату начинают проникать пока еще еле слышные раскаты грома.

— Мы называем себя Демиургами, создателями и творцами, но в конечном итоге мы всего лишь люди, — наконец вздыхает сидящий. — И я не исключение. Никакие мои возможности не отменяют простого факта: я не больше окружающих знаю, что делать. К тому же мне свойственно ошибаться ничуть не меньше, чем остальным.

— И ты постоянно терзаешь себя воспоминаниями о своих промахах.

— Нет. Я давно научился их задвигать их в темный угол. Все-таки у памяти Демиурга есть свои преимущества. Просто после многих веков самоуспокоения я наконец-то осознал, какой вред Хранители наносят Малии. В какую ловушку я загнал общество, постоянно подпирая его бесконечными тайными организациями! — он опять мрачно усмехается. — Я понимаю, к чему ты клонишь, Робин, твой психоаналитический блок я собирал лично. Ты хочешь заставить меня выговориться: осознать свои страхи, чтобы выкорчевать из подсознания чувство ложной вины. Так?

— Отчасти верно.

— Не отчасти, а полностью. Но речь не о моих комплексах. Робин, Хранители должны уйти. На сей раз – навсегда.

Ослепительная вспышка молнии заливает комнату безжалостным белым светом, раскат грома хлещет по барабанным перепонкам. Шелест дождя превращается в рев урагана, подоконник заливают потоки воды, которые, однако, не льются на пол.

— Я думаю, ты переборщил со спецэффектами, — недовольно морщится Демиург. — Кульминация кульминацией, но наигранность ни к чему. Приглуши звук. Я хочу, чтобы ты попытался опровергнуть мои выкладки.

— Говори, — раздается голос невидимого собеседника, — хотя психоаналитический блок не предназначен для социомоделирования. Погоди, я подключу к исповедальне арифмометр.

— Надо же, у тебя прорезалось чувство юмора, — слегка улыбается Демиург, но улыбка тут же исчезает с его лица. — Робин, я изымаю из общества самых талантливых людей, юношей и девушек, в самом продуктивном возрасте. В двадцать лет поэт пишет лучшие стихи, математик создает новую школу в науке, а агроном выводит свой сорт пшеницы. Но, знаешь, когда появляется торжественно-мрачный человек с голограммой над плечом – дурацкую же я придумал эмблему! — и заявляет, что ты нужен обществу, устоять трудно. Ведь Родина в опасности, человечество на переломном рубеже, а тебе в руки сама просится безграничная власть над природой и людьми. Ну кто же не мечтал спасти мир?

— Типичное побуждение многих молодых людей, — соглашается машина.

— Да, именно. И не только молодых. Я нахожу тех, кто поскромнее, кто согласен оставаться неизвестным спасителем, и говорю: выбирай. Выбирай, но помни – второй раз шанс в руки не дастся. И какой же романтик откажется? И вот новый Хранитель торжественно вступает в наши ряды и с ходу окунается в работу, принимаясь чистить клоаки общества. И работает год, другой, десять лет: бандиты, воры, завистники, политиканы, продажные полицейские и следователи СОБ… А затем приходит отрезвление. Безразличие вначале, отчаяние и злость на себя под конец. Ты лучше меня знаешь статистику. Пятнадцать лет в среднем – это ужасно. И никто – никто! — уже не возвращается к своему прежнему занятию. Таяма – перед тем, как попасть к нам, учился на инязе в Университете Фудзи. Я читал его стихи и повести. Он мог бы стать выдающимся переводчиком и писателем, но его уже вычислил ты, Робин. Машина не ошибается, и если ты говоришь, что пригоден, значит, так и есть. А у нас всегда дефицит кадров! Какие там повести…

Демиург горько улыбается.

— Через пять лет он вышел в отставку, а через год утонул. Упал с моста в машине. В полицейском протоколе написано про неисправные тормоза, но, скорее всего, очередное самоубийство. Типичный пример! Мы берем чистейших людей и бросаем их в самую грязь, к подонкам общества. Как тут не свихнуться!

Демиург опять замолкает, прислушавшись к уже не ревущему, а просто стучащему по жестяному подоконнику дождю. Молнии опять сверкают в отдалении, гром словно рассыпает дробь в деревянной коробке. Гроза, похоже, удаляется.

— Все Хранители знают, на что идут, — отвечает Робин, пользуясь паузой. — Их предупреждают о последствиях, в том числе приводят и твою статистику. И еще, — продолжает он, перебивая пытающегося что-то сказать собеседника, — мы не только обезвреживаем разную мразь, мы еще и двигаем человечество вперед. Мы ускоряем его развитие…

— Как возчик ускоряет лошадь, нахлестывая ее вожжами! Только вот лошадь и загнать можно ненароком. Какое я имею право кого-то ускорять, пусть даже я тысячу раз творец и создатель? И в ту ли сторону я ускоряю несчастное человечество? Кто может поручиться, что от движения по нынешнему пути выйдет прок? Я слепил Малию по образу и подобию старой Земли просто от желания поглядеть, что выйдет. Я даже не задумывался, во что выльется мое самодурство!

— Ты преувеличиваешь, — голос Робина сух и бесстрастен. — Очень сильно преувеличиваешь, в том числе эффект от изъятия Хранителей из общества. Их количество не превосходит несколько десятков. На четыреста миллионов населения Ростании – капля в море. Даже если все без исключения они гениальны, что не так, общество не может пострадать сильно. Но прогресс, достигаемый благодаря Хранителям, неоспорим…