Генрих Аванесов - По обе стороны горизонта

Иногда ко мне приходили видения. Они появлялись тогда, когда действие наркотика ослабевало или пропадало полностью. Видения запоминались. К ним можно было вернуться вновь, обдумать, проанализировать. Первой меня посетила Нина. Она предстала предо мной в строгом черном платье и молча смотрела в глаза. Я знал, что она жива, но находится где-то далеко-далеко, и наши судьбы могут больше никогда не пересечься, однако возмущения такой несправедливостью у меня не возникало. Наоборот, я не понимал, но чувствовал, что для меня она навсегда осталась молодой, как и в памяти тех, кто ее знал и помнил. Ревности к ним тоже не возникло. Потом появилась мать, а вместе с ней и угрызения совести, что ее образ не возник у меня первым. Я понял, в чем дело. Она была на этой земле, но не было меня, в чем она была уверена. Я ничего не мог с этим поделать. Не мог подойти, сказать: "Я здесь, быть может, вернусь", – но чувствовал фальшь этих слов. Где-то внутри я знал, что никогда не вернусь, а обманывать не хотелось. После этого видения я долго не подпускал никого к себе. Даже в той прострации, в которой я находился, было тошно. Но отец все же прорвался ко мне. Он сказал то же, что говорил всегда: "Держись, сынок". Он знал, что я здесь, и хотел меня подбодрить.

Эти видения были мне понятны. Люди и события, появлявшиеся в них, были мне близки, они постоянно жили в моей памяти. Но, помимо этого, появилось что-то еще, чему я не мог дать разумного объяснения. Это что-то занимало меня больше всего остального. Если раньше моя память носила в основном ассоциативный характер, приходя на помощь в разговоре или при решении какой-то текущей задачи и предоставляя данные из прочитанного или узнанного другим способом, то теперь в ней обнаружились уголки или слои, где хранилась информация о таких вещах, событиях и людях, о которых я ничего раньше не знал. Всего этого было много, очень много. Впервые я обратил на это внимание, когда увидел себя, седлающим лошадь, чего я никогда в жизни не делал и не знал, как это делается. Я удивился и попытался восстановить детали процесса. Оказалось, что все они мне известны в мельчайших подробностях. Более того, мне удалось рассмотреть детали своего костюма, более чем странного для современного человека. Это были штаны и куртка из грубой кожи, широкий пояс, на котором висела сабля или меч и короткая, но увесистая палица с шипами. Нескольких шипов недоставало. Видимо, этим оружием мне уже приходилось пользоваться в бою. Я знал, что и сейчас, когда я оседлаю лошадь, мне предстоит бой, в который шел в полной уверенности в победе. Вокруг меня было много других людей, которые тоже готовились к этому бою и ждали лишь команды. Моей команды.

Тогда, в первый раз, я сам прервал это воспоминание. Мне показалось, что это бред, с которым лучше расстаться сразу, но тут же переключился на другое, теперь уже вполне мирное воспоминание. Оно снова касалось меня. Очевидно, это был острый момент моей жизни. Я увидел себя в богато украшенном зале среди пышно одетых людей, которым показывал чертежи будущего собора. Со мной спорили, но я стоял на своем. Оказалось, что я сведущ в церковной архитектуре, архитектуре явно далекого прошлого, чего никак нельзя было сказать обо мне сегодняшнем.

Сознание постепенно раскрепощалось. Мой отказ от приема наркотиков вряд ли прошел незамеченным. Но, поскольку я вел себя спокойно, мои тюремщики не предприняли никаких действий. Они были профессионалами и не считали нужным делать что-либо лишнее. Их задачей было лишь доставить пленников к месту назначения, не затрачивая лишних усилий. Я же не считал нужным буянить, так как в сложившихся обстоятельствах, изменить ситуацию было все равно невозможно. Такого же мнения придерживался и Серега, с которым у нас восстановилась телепатическая связь. Ему, как и мне, удалось избавиться от наркотиков.

Наконец, настал день, когда нас вывели на палубу, чтобы покинуть корабль. Происходило это событие в нескольких милях от берега. Корабль сбавил ход, и к его борту пришвартовался небольшой катер. Сверху он выглядел почти игрушечным. Чтобы попасть на него, надо было спуститься по раскачивающемуся во все стороны веревочному трапу. В обычном состоянии я справился бы с этим упражнением играючи. Но долгое лежание в койке и успокоительные или наркотические средства, которые держали меня в узде почти все это время, ослабили организм. Я с большим трудом, буквально на пузе, сполз по трапу. Еще хуже пришлось Сереге. Его грузное тело поддерживали на веревке два дюжих матроса. Те, кто нас сопровождал в пути, остались на корабле, и мы без каких-либо вещей отправились к берегу.

На другом краю света

На борту катера кроме нас было еще двое: здоровенный блондин, которого я сразу окрестил Скандинавом, и маленький и худенький чернокожий, стоявший за штурвалом. Последний был занят своим делом и не смотрел в нашу сторону. Скандинав же явно интересовался нами и хотел что-то сказать, но откладывал это на потом. Светило яркое солнце и, если бы не брызги воды, обильно летевшие на нас, было бы нестерпимо жарко. Катер бодро побежал к берегу. Поманеврировав, он лихо, на полном ходу, влетел в маленькую бухточку, которую с воды было совершенно не видно. Он уткнулся носом в песчаный берег, на котором вскоре оказались и мы. Скандинав, увидев, что передвигаемся мы, прямо скажем, неважно, куда-то исчез и вернулся через некоторое время на джипе. С его помощью мы вскоре оказались у широкой лестницы, ступени которой привели нас на веранду большого двухэтажного дома, возвышавшегося над бухтой. Вид отсюда открывался великолепный. У сидящего на веранде берег выпадал из поля зрения. Видна была только бесконечная водная гладь, из которой вырастала тяжелая океанская волна, то и дело с шумом разбивавшаяся о берег. Наверное, именно такого эффекта и добивался строивший дом архитектор.

На этой веранде, в доме и на территории виллы, так мы окрестили свое новое пристанище, нам пришлось провести долгие, казалось, нескончаемые, два месяца. По правде сказать, жизнь на вилле была комфортной. Солнце и море создавали ощущение курорта. Территория виллы – несколько гектаров – была обнесена высоким, глухим забором, по верху которого шли оголенные электрические провода. Наверное, по ним был пропущен ток. Рельеф был сложный. Забор начинался в верхнем углу горной расщелины. Двумя неровными расходящимися линиями он сбегал вниз по двум грядам и упирался в берег, заходя на прибрежные скалы. Купаться можно было только в крохотной бухте, куда через узкий проход в линии прибоя привез нас катер. В верхней части территории виллы в заборе были ворота и маленький домик с навесом, где обитала охрана – несколько чернокожих, одетых в черные же шорты и рубашки с короткими рукавами. У них за спинами висели карабины, с которыми они никогда не расставались.