Дин Кунц - Интерлюдия Томаса

– Джоли Энн Хармони, – повторяет парень, и, возможно, он невидимый, потому что его голос, кажется, идёт из ниоткуда.

– Ага, что тебе нужно?

Он мне не отвечает. Возможно, он сбит с толку тем, что его холодный спокойный зловещий голос, кажется, меня не пугает. После того, как Норрис Хискотт побывал у тебя в голове, заставляя делать всевозможные мерзкие вещи, то, позвольте заметить, что это пугает намного больше, чем какой-то тупой болван, произносящий одну или другую вариацию «Бу!»

– Вы хотите мне что-то сказать? – спрашиваю я.

– Джоли Энн Хармони.

– Здесь. Сейчас. Je suis [68] Я (фр.) Джоли.

– Джоли Энн Хармони.

– Я что, разговариваю с попугаем или с кем?

Он немногословно обращается ко мне ещё раз.

Если быть откровенной, я должна согласиться, что напугана. Всё же я не идиотка. Но сглатываю, как будто это комок мокроты – так ощущается страх, когда приходит в горло откуда-то – и прохожу мимо этих шести мёртвых людей к ещё одной из этих огромных круглых лунных дверей [69] Лунная дверь / moon gate – в Китае круглый проём, образующий в стене проход. . Этот жёлтый свет, на который я иду, кажется, ещё на одну комнату дальше, и, возможно, это похоже на дудочника [70] Гамельнский крысолов (нем. Rattenfänger von Hameln), гамельнский дудочник — персонаж средневековой немецкой легенды. , который завлекает всех детей, и они потом исчезают безвозвратно, потому что горожане не собираются ему заплатить, как обещали, за избавление от крыс с помощью утопления в реке. Но вы знаете, что я должна делать? Все варианты снова глупые, что начинает раздражать. Так что я позволяю большой старой липкой амёбе, или что это там, проглотить меня и выплюнуть прямо в следующую комнату. Я чувствую себя так, бе-е-е, как будто покрыта мерзкой массой и вонью, как у прокисшего молока или чего-то вроде того, но я остаюсь сухой и не воняю.

Жёлтый свет на время пропадает, и я слепну, что беспокоит меня не так сильно, как вы могли бы подумать, потому что всё плохое, что со мной когда-либо случалось, происходило при свете, не в темноте, и, по крайней мере, в темноте, если вдруг случится что-то жуткое, то на это не нужно смотреть. Затем в черноте появляется слабое, мерцающее сияние, поначалу весьма призрачное, но становится понемногу ярче и ярче. Это огромная сфера, сложно сказать, насколько большая, в этом мраке, потому что она почти весь свет содержит в себе и не освещает ничего за пределами нескольких футов перед собой.

Ну, я могу стоять здесь, пока у меня не подогнутся колени, или идти к ней, что я и делаю, следя за тем, чтобы не свалиться в какую-нибудь яму, если она есть. Пол снова из твёрдого каучукообразного материала, и я прохожу не менее сорока футов от необычной двери перед тем, как останавливаюсь рядом со сферой. Она около пятидесяти футов в диаметре, высокая, как пятиэтажный дом. Если сфера не подвешена к потолку, то она просто парит, как самый большой пузырь, её серебристый свет слегка отражается на чёрном полу в трёх футах под ней. Я не могу сказать, тяжёлая она или лёгкая, как пузырь, но подозреваю, что она настолько тяжёлая, что если бы не левитировала, если бы стояла на полу, то разрушила бы фундамент, провалилась бы под землю и затянула бы здание целиком в яму.

Это не самая уникальная вещь из тех, что я когда-либо видела, потому что слово «уникальная» – это абсолют, «самая» здесь нельзя применить. Вещь либо уникальна, либо нет. Не может быть ничего очень уникального или изрядно уникального, или более уникального. Просто уникальное. Это один из шестидесяти миллионов фактов, которые вы должны узнать, когда обучаетесь на дому родителями, которые прочитали все библиотечные книжки и знают абсолютно всё. Но эта сфера, конечно, уникальна.

Она не издаёт звуков, но испускает эту зловещую вибрацию, что заставляет меня чувствовать, что я была бы самой большой в мире идиоткой, если бы прикоснулась к ней. Возможно, я заставляю себя решиться стать Индианой Джонсом на седьмой стадии, но правда в том, что в моём горле снова появляется мокрота страха, толще прежней, и я вынуждена продолжать сильно сглатывать, чтобы иметь возможность правильно дышать. Не спрашивайте про моё сердце. Оно бухает, как тот пневматический молоток.

Из почти жидкой заводи темноты снова появляется этот холодный голос, такой же напыщенный, как прежде. Мне хочется стукнуть его, и, клянусь, я это сделаю.

– Джоли Энн Хармони не имеет доступа к проекту.

– Кто ты?

– Джоли Энн Хармони не имеет доступа к проекту.

Он замолкает.

Кем бы ни был этот парень, я уверена, что он опасен, как убийца с топором, и я должна вести себя с ним осторожно и быть вежливой, но он дествительно достаёт меня. Он субъективен. Властный. И не склонен к диалогу.

– Ты субъективный, – говорю я ему, – властный и вообще невозможный.

Он молчит так долго, что я не ожидаю, что ответит, но затем он говорит:

– Тем не менее, ты не имеешь доступа к проекту.

– Ну, я думаю, имею.

– Нет, не имеешь.

– Имею на самом деле.

– Это неверно.

– Как называется твой проект?

– Это секретная информация.

Минуту я стою, слушая тишину, и смотрю на светящуюся сферу, которая теперь выглядит как гигантский хрустальный шар, однако я почти уверена, что он из металла. А потом я делаю ему небольшую взбучку:

– Если ты правда хочешь знать, я даже не думаю, что у вас есть проект. Всё это тупая куча коровьего дерьма. Ты просто был частью чего-то, что ты считаешь важным.

– Джоли Энн Хармони не имеет доступа к проекту.

– Кто-нибудь когда-нибудь говорил тебе, какой ты нудный?

Если я его уколола, он не собирается это показывать.

– И если у тебя есть проект, то где рабочие и всё остальное? У проекта есть рабочие одного вида или другого, знаешь ли, парни в рабочих халатах, или в лабораторных жилетах, или в каком-нибудь другом прикиде. Я не вижу ни одного. Всё это место безлюдно.

Он снова отвечает мне тишиной. Я должна бы испугаться, но это не работает.

– В комнате, которая перед этой, находятся шесть мёртвых парней, одетых в герметичные костюмы, которые выглядят так, как будто мертвы уже не один год. Всё, что я видела – так это абсолютно мёртвых людей, и у тебя не может быть проекта только лишь с мёртвыми людьми.

Наконец, мистер Загадка говорит:

– Я уполномочен убивать нарушителей.

– Нет, не уполномочен.

– Да, уполномочен.

– Если бы был уполномочен, ты бы уже убил меня.

Он, кажется, должен это обдумать.

Не думаю, что это самая умная вещь из тех, которые я когда-либо сказала, так что я наношу ещё один удар:

– В любом случае, я не нарушитель. Я кто-то вроде исследователя. Я беженец и исследователь. Где это дурацкое место – где-то на южной границе Форт-Уиверна? Уиверн был закрыт до моего рождения.