Гарри Веда - После Исхода

Так что же приключилось с тобой, дитя Божие? Куда ты пришел внутри себя? Что за осознание настигло душу, вследствие которого уподобился ты раку-отшельнику, боязливо поджимающему зад в спасительную раковину.

Уютные островки, острова и островища земных городов, мега- и максиполисов, сколь громадными ни были — очертили собой границы мира живущих ныне на Старейшей планете.

Может быть причиной тому — что остаются не все? Каждый родившийся на Древнейшей, сызмалу глотает мысль, что дома остаются избранные. И ты можешь остаться… Учись старательно, заботься о душе и характере, следи за социальными изъявлениями и, на всякий случай, имей хорошую генетику.

Остаются лучшие. Остальных — поглотит безмерный космос.

Но нет… не то… Как показывает статистика, старательно фиксируемая Департаментом Наблюдения — покинувшие Землю, в массе своей, точно также обретаются на какой-нибудь иной планетке, создают гнездо, кристаллизовавшись миниатюрным винтиком в паутину Межгалактического Социума.

Виной тому пугающая Безграничность Мира? Так ведь тоже нет — не в природе человеческой. Дикарю-предку, пересекавшему впервые Атлантику на утлом суденышке, непознанное пространство представлялось не менее безграничным, чем Вселенная, зашкаливая за все возможные критерии восприятия.

Человек отделился от природы. И не потому, что перестал ощущать ее влияние. Строггские шторма и антерроские землетрясения по-прежнему уносят миллионы жизней, равно как и теуррейские радиоактивные вспышки, подобно сотням иных катаклизмов на любой из планет.

Человеческая матрица ныне столь велика, что начала, в собственном сознании, ощущаться равной природе. Вот так, ни больше не меньше…

Ты стал самодостаточным, человек? Осмелился создать Рай? Ты считаешь, что это возможно — просто откинув боль раздражающих факторов?

Если так — какого же ты ждешь к себе отношения?!

Кардинал поднялся. Длинные полы тонкой туники, взмыли, картинно переливаясь в воздухе, и вновь заняли запрограммированное положение, чтобы придать обладателю стилистически безукоризненный вид.

Кто-то должен привести в чувство обнаглевшее болото.

Кардинал решительно направился в глубину зала, к столу у дальней стены. Сделав пару шагов, он вдруг осознал, что мнемоническая команда не подействовала и свет не включился. Кардинал остановился и раздраженно повторил приказ. Да что ж за напасть, никак систему не настроят, хоть переезжай в другой кабинет.

С третьей попытки софиты осознали промах и вспыхнули чересчур ярко, заставив святого отца зажмуриться.

— Декадерон, срочно доставьте сюда Терона… — Кардинал вручную пригасил свихнувшиеся световики. — Настал его черед… Видит Бог — не хотел…

Святой отец уселся на левитирующее жесткое седло, именуемое стулом лишь по роду своей принадлежности, и взъерошил жидкие седые волосы на макушке вытянутого черепа.

С Тероном он виделся каждый вечер. Не сумасшествие ли?

Но как же иначе? Жизнь мимолетна… Чтобы довести дело до конца и спокойно предстать перед Всевышним — срок на месяцы идет…

Из вечера в вечер, Глава Кураторской Ложи Ватикана выслушивал нытье Терона, Секретаря Академии Наук, раздраженно тер щеки, чтобы не сорваться на крик и буравил бешенным взглядом усталого ученого. Да, не спят ночей… да, продвинулись значительно. Но результата нет… Главного, того самого, который Высший Совет Святой Церкви ждет два последних года.

Два года жизни человечество пролетело в неопределенном состоянии, впрочем, само того и не заметив.

Впервые в истории, когда направление движения не было определено.

Кардинал послал мнемоническую команду, чтобы включить музыку, но система мысленного интерфейса, все-таки, видимо, дала ощутимый сбой, и на мысленные приказы не реагировала, сколь ни напрягался иезуит.

Святая Церковь стояла на распутье. Пора было принимать Решение, столь ужасное по своей природе, что грозило расколом не только в Высшем Совете, но и подвергало сомнению принципы, на которых зиждилась сама Церковь.

Куратор опустил лоб на сухие руки и закрыл глаза. Надеюсь, сегодня будут благие вести. Что еще может оставаться в сердце, кроме надежды…

Терон был заметно весел. Он бодро прошагал к вычурному посетительскому стулу с длинной спинкой и, как школьник, уселся напротив святого отца, положив ручки на колени. Очки сидели косо на курносом носу, смешной профессор все время поправлял их и дул зачем-то себе под нос.

— Терон, на вас снизошла благодать или вы свихнулись во имя науки? — Кардинал нахмурился.

Терон посерьезнел.

— Сегодня для меня, как для ученого — потрясающий день… Мы совершили открытие. По-настоящему значимое открытие, которое перевернет… да, перевернет многие представления… — Терон запнулся и испуганно уставился снизу вверх на старика, который вскочил с кресла и схватил его за ворот.

— Говори!! Говори, небож, чтоб тебе не гореть в Вечном Пламени!

Терон сглотнул и выгнул шею назад — космы жидкой бороды собеседника щекотали лицо. Совсем крыша поехала у старикашки.

— Ну… э-э-э… как вам сказать… окончательные выводы делать еще рано…

Кардинал обмяк, нащупал рукой столешню и устало оперся об ее покатую грань. Всякий раз, год кряду, он слышал эту фразу и готов был вцепиться в горло бездельнику. А сейчас силы, отчего-то, покинули совсем…

— Как вы мне надоели…

— Ваше Святейшество… господин Кардинал… — залепетал Терон, нервно сглатывая через слово. — Пусть!.. Пусть рано делать выводы!.. Но это окончательные выводы… Все-таки, я вам скажу, мы значительно продвинулись, и за столь короткий срок…

Кардинал горестно кивал словам, которые давно выучил наизусть.

Он повернулся, крякнул от щелчка в шее, и уперся в оппонента тяжелым взглядом. Замолчи, мелкая душа…

Терон, впрочем, не стушевался, как обычно, а вызывающе выдержал стотонный взгляд, чем немало удивил кардинала. Иезуит подогнал пуф мнемоникой, которая, на сей раз, прошла успешно, уселся и с интересом глянул на профессора.

— Выкладывай, сын мой… только подробно.

Терон достал из кармана микропроектор и, через секунду, в воздухе перед Старцем засветился яркий экран с детальной презентацией, описывающей суть сегодняшнего прорыва.

В течение следующего получаса Терон сыпал терминами, которые были мало знакомы святому отцу, а некоторые были и вовсе не понятны, как и ряды бесконечных уравнений, сливающихся в сплошное полотно, разбиваемое графическими функциями и цифровыми градиентами.

Кардинал не перебивал, дожидался, пока Терон сделает словесный вывод после очередного блока расчетов, кивал и отхлебывал терпкого чаю из доисторического серебряного подстаканника.