Э Оппенгейм - Замок фантазий

-- А, вот и месье возвращается! Отлично!

Ему, видно, казалось, что я избежал какой-то огромной опасности. Я вяло прошел за ним к машине.

-- Остановитесь в ближайшем кафе, -- велел я ему.

Так он и сделал. Кафе отыскалось в полумиле, там я выпил кофе и бренди -- оно было мне очень нужно. Заведение оказалось простым деревенским трактиром, но лицо хозяина выглядело неглупым. Я подозвал его к столику.

-- Вы знаете что-нибудь о заброшенном замке, там, на склоне?

-- О нем немного можно знать, месье, -- ответил тот. -- Он когда-то принадлежал сеньорам Требо, как вы могли слышать. там много лет никто не живет.

-- И никого не было в последнее время? -- настаивал я.

-- Вообще никого, месье, -- уверил он меня. -- Дом ведь и не меблирован, стоит пустой и голый -- одни стены остались. Месье желает отдохнуть? Месье устал?

Я выпил еще бренди и вернулся в Ниццу. Это сердце мое устало, а душа испугалась.

* * *

Месяцы тянулись утомительно. Сезон в Монте-Карло, от которого я на свой скромный манер всегда получаю удовольствие, приближался к концу, но, не успев кончиться, он мне надоел. Однажды, как раз к завтраку, я заехал в один из моих секретных райских уголков -- скромный малоизвестный пансион недалеко от Ванса, длинный низкий дом, выкрашенный розовым, увитый ломоносом, с огромными мимозовыми деревьями в саду. Он стоит в стороне от большой дороги, и в нем есть что с удовольствием посмотреть и послушать. Я предстал перед хозяйкой, та тепло меня приветствовала как старого клиента и сама проводила в маленький салон, где уже накрыли к завтраку. И тут, когда она подвела меня к столику, наступило мгновение из тех, что, кажется, останавливают пульс всего мира. Мои пальцы судорожно впились в спинку стула. Мадам удалилась, ничего не замечая. Я стоял в оцепенении. За соседним столиком спиной ко мне сидел мужчина, а напротив него -- если только я не сошел с ума -- расположилась хозяйка Шато Требо.

Звон в моих ушах медленно стихал.Тот осколок моей жизни, к которому все это

принадлежало, так резко выделялсяиз прочих, так сильно отмежевывался, что

способность удивляться чему-либо,связанному с ним, приглушилась. Это ее

взгляд, ее удивительная улыбка наминуту лишили меня присутствия духа. Улыбка

не погасла, и самое поразительное-- взгляд ее ясно показывал, что она меня

узнала. Я отпустил наконец спинкустула и обнаружил к своему неописуемому

облегчению, что могу стоять и безнего. Я подошел к их столику и поклонился.

мужчина поднял на меня глаза -- это был тот самый мужчина. девушка наклонилась вперед.

-- Вы поправились, сударь?

-- Совершенно, -- ответил я.

Мне показалось, что она знает все. Может быть, так и было. Кто скажет? Во всяком случае, она знала, что надо делать, как и всегда знала -- и тогда, и потом.

-- Я вижу, -- продолжала она, -- что вы меня помните только наполовину. Я училась в школе медицинских сестер поблизости от того места, где вы попали в аварию, и поспешила туда вместе с другими, как только мы об этом услышали. Это я была с вами, когда вы пришли в сознание.

-- Помню, -- признался я. -- А ваш?..

-- Мой отец, -- сообщила она. -- Вы никогда не встречались с смоим отцом.

-- Мое имя Форестер, -- представился я. -- Майор Форестер.

Он поклонился.

-- Мой отец -- граф де Требо, -- объявила она с легким жестом.

Мы пожали друг другу руки, как люди, впервые встретившиеся.

-- Я так обязан вашей дочери, -- пробормотал я.

Он улыбнулся -- не без удовольствия.

-- В этом вы не одиноки, -- заметил он. -- Прошу вас, присоединяйтесь к нам.

Я сел к ним за столик. Мы позавтракали втроем так, словно это было обыкновеннейшей вещью на свете. За кофе я собрал все свое мужество и упомянул, насколько мог небрежно, Шато.

-- Ваш дом совсем пустует? -- рискнул спросить я. -- Вам никогда не приходило в голову заглянуть туда?

-- Никогда, месье, -- ответил он с ноткой той, прежней горечи. -- Я не переступал его порога двадцать лет.

-- Отец, -- мягко объяснила девушка, -- очень огорчен тем, что дядя продал все наши фамильные ценности, но это пришлось сделать -- надо было платить долги.

-- Конечно, -- проговорил я серьезно.

После завтрака господин граф удалился. Оказалось, что он болен и должен помногу отдыхать. Я вышел с Анжелой в сад. Льщу себе мыслью, что всегда был философом. Не вижу смысла пытаться зондировать тайны, по самой природе своей неразрешимые. И как бы то ни было, в величайшей тайне из всех нет ничего ужасающего. Самая насущная и человечная вещь -- любовь, проявившая себя так поразительно, что даже и те слова, которые я бормотал, обняв девушку в тот вечер в беседке пансиона, оказались ненужными. Словно где-то в другом месте они уже были сказаны раньше.