No Name - Журнал Млечный Путь №02 2012 г.

− О, это Луг Самилданах ускользнул от своей охраны и бросился в битву, и колесница его пролагает путь прямо к Великому Балору, деду Луга по матери. В руках Луга волшебное саморазящее копье, тело его покрыто доспехами Мананнана, сына Ллира, каковые доспехи не может пробить никакое оружие. Пророчество гласит, что Балор падет от руки внука. Рык Великого Фомора прокатывается по Маг Туиред как приливная волна.

− Поднимите мне веко! Я хочу видеть этого наглеца!

Четыре воина торопятся, валясь от натуги с ног, но едва только приподнимают они тяжелое веко своему властелину, Луг Самилданах, великий воин, мечет камень в ядовитый глаз, и камень прошибает голову Балору, и выходит насквозь, свершая пророчество, яд выливается наружу, и многие столетья после битвы в месте этом не растет трава.

Перед тем Нуаду пал от руки Балора, и Маха, неистовая в битве. На поле Маг Туиред эпоха отцов сменяется эпохой детей. Огма и Индех оба пали в поединке. Филид Лох Летглас от фоморов просил пощады и получил ее, принеся в качестве откупа песнь вечного мира. Брес, сын Элатхи, самый красивый мужчина в Ирландии, бежит с поля прочь, но разве уйти ему от коней Луга, бывших прежде конями Мананнана, скачущими равно по суше и морю.

И вот он пленен и стоит пред теми, кому ненавистно его правление, и на кого он привел войско, и просит пощадить его жизнь, и готов выкупить ее любой ценой. Никто не пожалеет его, даже жена Бригит, дочь Дагды, ибо в войне, учиненной Бресом, пал сын их Руадан.

− Я могу сделать так, чтобы у коров Ирландии не переводилось молоко!

− Что скажете? — Луг оборачивается к своим людям, к людям Ирландии, потому что после гибели Нуаду нет никого на его место, кроме Луга, и им известно, что Нуаду сам этого хотел.

− Он может наполнить вымя каждой нашей коровы, − соглашаются те. — Но не в его силах сделать коров бессмертными, и за потомство их он тоже не в ответе.

− Я могу сделать так, что земля Ирландии станет родить четырежды в год!

− Нет, не годится. У нас есть весна, чтобы пахать и сеять, лето — чтобы растить урожай, осень — чтобы сжать его, и зима − чтобы съесть. Нам этого достаточно и более не нужно.

− Скажи нам сроки, когда пахать, когда сеять, а когда жать, и тем спасешь свою жизнь.

− Пашите во вторник, − частит Брес, − сейте во вторник и жните тоже во вторник, и закрома ваши будут полны.

− Сойдет, − милостиво решает Луг. — Но ты пойдешь с нами и будешь жить при Таре, потому что я не хотел бы спускать с тебя глаз. Шустрый больно.

Лицо у Бреса делается вдруг спокойным, точно у каменной статуи. Думают, это от того, что он только что избежал неминуемой гибели, но он говорит Лугу:

− Ты все равно меня убьешь.

Это звучит как пророчество, а где пророчество, там поблизости непременно Морриган.

− Здравствуй, король, − говорит она подходя. — Бери и властвуй, но помни, что вечности нет у тебя, и бессмертия нет. Сорок лет…

Сорок лет мира при короле Луге. Жалкий миг против эпохи войн. Время, чтобы оставить свое имя в празднике урожая.

Луг оглядывается и видит поле, заваленное телами. Гарь и вороны. И стоны. Между прочим, он осиротил сегодня свою мать. И теперь это все — его, и по слову его будет. Теперь надобно поспешать, взять замки фоморов, пока защита их слаба, щедро поделить меж воинами добычу, как подобает королю.

− Диан Кехт!

Долговязая фигура в хламиде, бредущая по полю Маг Туиред в облаке распущенных волос, приближается к королю и слегка склоняет голову. Копоть и кровь покрывают лицо Диан Кехта. Что-то странное видится королю в его походке. Ах да. Длинные ноги в сандалиях не переступают через лежащих. Диан Кехт останавливается перед каждым, и следом за ним, как тень, бредет через ратное поле дочь.

− Когда нас всех прогонят те, кто придут следом, − говорит Морриган, которая сейчас просто усталая женщина, − а кого убьют, а кто укроется в холмах или пересечет пролив на востоке и сменит имя… Тебя, Диан Кехт, будут видеть здесь еще столетья. Скажут, что ты стоял против великой чумы и умер от нее, что приходил на разоренные рогатыми северянами земли, что тебя видели, когда ты лечил, а после — учил лечить. Скажут, может, что тебя видели в Испании — извечном прибежище наших беглецов, остриженного и безумного, с копьем Луга скачущим на фоморов…

− Возьми меня с собой в Испанию, Диан Кехт, − это Дагда подошел, волоча за собой палицу, уронил ее и плюхнулся наземь. — Я там за тобой как-нибудь на ослике со своим котелком…

− Осталось только воткнуть неотразимый меч в кричащий камень, да и свалить все это в глубокую воду, − ответил на то Диан Кехт, вытирая лицо. — А там можно и в Испанию и вообще к фоморам на кулички.

− Только не обессудь, если тот, кто опишет это для потомков, окажется одноглаз. Или однорук.

Военврачу не нужна война, но она без него не обходится.

Февертон — одна из тех деревушек, что прячутся в низинах вокруг Оксфорда, и, так как они расположены дальше привычного студентам пешего хода, то для большинства словно и не существуют вовсе. Но я с детства отдавал предпочтение долгим прогулкам. Укрепляя тело, я укреплял и память: повторял утреннюю лекцию в ритме шагов и к вечеру убеждался, что запомнил ее как нельзя лучше.

Но всерьез этой деревушкой, лишенной каких-либо достопримечательностей природы или архитектуры, я заинтересовался только тогда, когда услыхал, как мальчишки в близлежащем Крэнби дразнили грязнулю-девчонку «февертонской ведьмой», — и насторожился, как собака, почуявшая след. С недавних пор я стал собирать истории о ведьмах, призраках, оборотнях и прочих живучих в сельской местности суевериях, надеясь когда-нибудь дойти до их истоков. Пока же я просто пользовался большим успехом в кругу друзей, которым нравилось пугать себя рядом с уютным теплом камина. Признаюсь, что в прежних моих историях подлинная основа была огранена моей фантазией до состояния законченного и цельного произведения искусства.

Однако то, что я собираюсь вам рассказать сейчас, не требует подобной огранки. Вы знаете, что только вымысел обязан быть правдоподобным, а правда в этом не нуждается. Моей задачей было всего лишь сделать свой пересказ максимально точным и подробным. Я сохранил даже некоторые особенности речи, которые строгими педантами могут почитаться как неправильности, но в целом — я уверен — только помогут повести передать сам дух и настроение этой удивительной истории.

Я отвлекся и слишком далеко зашел в своих отступлениях — вернемся же к началу. Итак, после услышанного я немедленно решил посетить Февертон.

Идти мне пришлось далеко, и, когда я наконец добрался до цели, ноги мои гудели и ныли, башмаки запылились и, после того как я несколько раз споткнулся о камни, являли собой весьма печальное зрелище.