Виктор Гребенников - Мой мир

Вот и весь секрет…

В глубине северных и западных областей Лесочка — «Сахары», «Нигерии» — почти все березы имели не прямые стволы, а сразу над комлем были зигзагообразно изогнуты; говорят, такое случается, если раньше, во времена их молодости, было здесь болото. В этом ли причина иль нет — судить не берусь; но несмотря на интересные формы стволов, мы почему-то избегали этой рощи. Поначалу я думал, что причина в неуютности этого места, но потом, когда пытался разыскать здесь, в лесной подстилке, маленьких улиток, встречавшихся в других здешних колках, почувствовал что-то «не то»: вроде бы заложило уши, ни с того ни с сего закислило во рту, в глазах затуманилось, и голову слегка как бы закружило. Может, чего съел и малость отравился? Нет, ничего такого не ел. Или грипп какой привязался?

Встал, вышел к биваку, что на поляне «Конго», — неприятные ощущения… исчезли. Странно! Вошел в Заколдованную Рощу — опять «забарахлили» глаза, уши — в них даже зазвенело! — и опять закислило во рту…

Нагнулся, присел на корточки — ощущения усилились. Поднял обломок старой ветки, под который, показалось, заполз кто-то, отвел руку в сторону, а ветка затормозилась — наверное, за паутину зацепилась. Однако что это? — никакой паутины тут нет; поводил опять палочкой — тормозится… Что за чертовщина такая?

Поднялся, покачал веточкой — ничего; нагнулся, поводил веткой в прежнем месте, у искривленного березового ствола — там, где его изгиб, опять явное «сгущение», или, вернее сказать, «торможение» палочки при ее движении.

«Прозондировал» ствол выше — ничего особенного, лишь там, где он изогнут — снова «потягивание», будто где-то в изгибе ствола заделан магнит, а у меня в руке не ветка, а железный гвоздь. Эти странности «поведения» палочки проявлялись только в двух зонах — в глубине обеих петель, образуемых зигзагообразно изогнутым стволом.

«Заколдованная роща».

Обитатели березовых гнилушек Лесочка — ложнослоник Антрибус и рогачик Синодендрон, знаменитый ячеистостью своих покровов. О подобном будет рассказано в главе «Полет».

Проверил «волшебным сучком» другие деревья, — а здесь они почти все были такими — то же самое «магнитообразное» потягивание, да вдобавок какие-то подергивания в руке.

Через два дня — это было утро — ничего такого в «Заколдованной роще» я не почувствовал. Через неделю, часов в шесть вечера, странные ощущения пришли снова, даже более сильные: закружилась голова, что-то замерцало в глазах. И вот что я еще установил: именно в этой зоне Лесочка было очень мало насекомых — лишь одно гнездышко муравьев-мирмик на крохотной прогалинке; мураши эти были почему-то вялыми и не защищали свое гнездо.

Наверное, я обнаружил бы тут еще немало интересного и важного. Но «Заколдованную рощу» изучать мне больше не пришлось: большая нагрузка в художественной школе, занятия шмелями, организация заказника для насекомых отдалили меня от Лесочка на многие годы. От заказника это было девять — десять километров. А других «заколдованных» — с зигзагообразно искривленными березами — рощ в тех краях, увы, не было.

Пишу вот эти строки, и невеселые мысли одолевают меня. Тогда, в Лесочке, я явно столкнулся с чем-то совершенно для меня новым — Неведомым. Но оно выходило за рамки моих занятий… А неумеренная страсть к насекомым была у меня столь «узконаправленной», что заглушала все — астрономию, живопись, а тем более Тайну Заколдованной Рощи, отошедшую на третий-четвертый план как не имеющую отношения к энтомологии, а потом и вовсе забытую.

Как я тогда заблуждался!

И не только тогда: почти каждое лето бываю в Исилькуле, Заказнике, Питомнике, подолгу работаю в совхозах — а в Лесочек не иду, хотя в поездках этих я сам себе хозяин и давно понял, что все сущее — изученное и неизученное — взаимосвязано, и в познании Тайн Природы нет второстепенного — ан нет, категорически избегаю даже ловить себя на мысли о походе в Лесочек.

Хотя, наверное, очень многое теряю.

В отличие от непонятных и неприятных свойств Рощи мы почти всегда испытывали в Лесочке нечто интересное, весьма радостное, а потому — незабываемое, но, тем не менее, явно иллюзорное, кажущееся.

Самое уютное, веселое и просторное место в Лесочке — восточная поляна, где-то между «Угандой» и «Озером Чад». Отдыхая, лежишь здесь, смотришь в небо — и чего там только не увидишь! Прямо надо мной, на высоте десятка метров, «токуют» крупные мохнатые мухи-жужжала — отличные летуны: стоят неподвижно, как вертолеты, вдруг срываются с места, с огромной скоростью уносясь куда-то вдаль и тут же возвращаясь на исходную точку; вот проплыл в вышине на своих широких — белых в черную полоску — крыльях парусник-подалирий; левее вершины березы танцует рой комаров-звонцов, а может, даже ручейников или каких-то маленьких бабочек; вдруг из-за леса вынырнула пара журавлей и низко-низко — так близко я их никогда не видел в полете — прошла над нами, мерно взмахивая широкими крыльями; может быть, они курлыкали, но шум леса, когда на ветру трепещет каждый листок, заглушал эти звуки.

Мухи-эристалии неподвижно зависли в воздухе.

Вообще тихих дней я здесь и не припомню, — то ли место такое ветренное, то ли так уж совпадало, но Зеленый Шум был неотъемлемой принадлежностью Лесочка — кроме разве ранней весны, когда нет еще листьев, да и, наверное, зимы (зимой, правда, я тут не бывал). И мы привыкли к этому Шуму, как привыкаешь к морскому прибою, к звукам улицы, к другим домашним и прочим звукам — полная тишина, вдруг почему-либо наступившая, кажется неестественной и даже гнетущей.

Цветут березы…

Шумят, шумят вот так березы и осины Лесочка, заглушая стрекот кобылок, щебетанье птиц, и начинает казаться: кто-то поет человеческим голосом; слов не разобрать, но мелодию почти улавливаешь — то плавную, распевную, вроде бы в один голос, то вступают еще несколько голосов, подхватывают ее в каком-то сложном, красивом аккорде, но шум берез усилился, мешает уловить песенные переливы и слова; вот вроде опять один голос то ли поет, то ли выговаривает что-то речитативом, ему вторит другой, — но уловить хоть бы одно слово! И вот сквозь Зеленый Шум пробилось слаженное многоголосье припева.