Олег Овчинников - Последняя тысяча слов

Судя по всему, ждать этого момента оставалось недолго.

Ее настроение было переменчиво, как субтропическая осень. Или это погода подстраивалась под перепады ее эмоционального ритма? Казалось бы, только что все было сверкающе-безоблачно, но вот подул ветер с севера и пригнал из-за далеких гор стаю туч, прохудившихся, пока пролетали над пиками. И вот-вот уже прольется ненужная влага, которая никому не принесет облегчения.

- Ну? - спросил он, на ранней стадии заметив ее упрямо вздернутый подбородок и немигающий взгляд, направленный на залив.

- Ничего!

- Ну, ну, ну...

Он завладел ее плечом, а следом и взглядом.

- Где-то там, - она упрямо отвернулась, указывая на море подбородком, - когда-то жила русалочка. Она пожертвовала голосом ради любви. А ты? Тоже отдал свой голос за пару стройных ножек?

Борис с сомнением взглянул на свои ноги. Пляжные шорты позволяли заметить: ноги как ноги. Жертвовать ради таких чем бы то ни было не имело смысла.

- Ты охладел ко мне, - спокойно сказала она. - Уже три дня ты не называешь меня де-евушкой. И я уже не помню, когда ты последний раз признавался мне в любви. Все прошло? Опять? Нет, ты ответь! И что дальше? Снова свидания в режиме "сутки через тридцать", а через полгода - последний звонок?

Он закусил губу и помотал головой, надеясь, что глаза его искрятся искренностью.

- Ты ведь не любишь меня, - пристально глядя исподлобья, сказала она.

- У-у... - отрицательно промычал он, понял, что сморозил глупость, и поспешил исправиться: - Угу. - Лучше, однако, не стало. - Глупышка! нашелся он и попытался погладить ее по голове.

Она отстранилась, не отводя взгляда, покачала головой.

- Не любишь!

- Глупышка!

Она приблизилась, взяла его лицо своими мягкими ладонями.

- Ну. Неужели так трудно сказать: я люблю тебя, Света? Я же не требую невозможного. Просто скажи.

Борис пожевал губы, чуть не плача. Трудно. Иногда просто невозможно он знал это по своему лексически благополучному прошлому. Именно эта фраза давалась ему с трудом всегда, даже когда он без напряжения оперировал "форексами", "фьючерсами" и "франшизой". А уж теперь... Он мог проо-ля-лякать ей, как француз, или проулюлюкать, как разбойник, но совершено не мог выдавить из себя эти пять звуков, когда между двумя слогами, похожими, как китайские близнецы, вклинивалась Бескомпромиссная Буква Б.

"Я люблю тебя, глупышка!" - хотелось раз за разом повторять ему, но получалось только:

- Глупышка... Глупышка...

Так называла его мама в раннем-прераннем детстве. Если верить семейной легенде, именно это слово Боря произнес первым, раньше даже, чем "мама" и "папа". И до своего второго дня рождения, услышав обращение Боренька или Бориска, недоуменно оглядывался по сторонам. Кого это вы зовете? Неужели меня? А кто же тогда Глупышка?

Он снял с пояса свой новый уником - специальный, приобретенный в отделе для глухонемых, оснащенный крошечной клавиатурой. Напрягая глаза и непослушные пальцы, вбил пять несчастных букв и нажал клавишу озвучки.

- Лю-блю, - пропищал электронный голосок, точно о порожек споткнувшись о среднюю "б".

- Глупышка... - повторил Борис, добавляя фразе человечности.

- Хватит! - Она порывисто выскочила из-за столика. - Заладил! - и бросилась мимо регистрационной стойки на улицу.

Борис тоже вскочил и бросился, но не за ней, а в номер.

Он ворвался к себе, похожий на разъяренного тигра. Невнятно мыча, принялся раскрывать чемоданы, выдергивать из шкафа выдвижные ящики и вытряхивать их содержимое на ковер. Выхватил из папки карандаш и до хруста сжал в пальцах, исторгнув вопль разочарованного хищника. Тупой, до чего же он тупой! В таком состоянии от него никакой пользы. Жаль, что в номере нет электронного повара, посетовал Борис. Разобрал бы сейчас, наверняка добыл бы чего-нибудь колющего и режущего, а так... Он пошарил взглядом в куче грубо вырванных со своих привычных мест предметов и устремился в ванную.

Искомое обнаружилось здесь, на мраморной полочке под зеркалом.

- Ура! - рявкнул он, но рявканье вышло вяканьем, "ура" без средней буквы не звучало.

Это был бритвенный станок с поражающим воображение числом плавающих лезвий. Нервными, трясущимися руками Борис начал отдирать резиновый уплотнитель. В конце концов отодрал, умудрившись при этом сделать почти невозможное - порезать палец. В принципе, это могло бы послужить поводом для судебного иска к компании-производителю "самых безопасных в мире бритв", но наверняка у них в инструкции есть пункт о вандалах. К тому же где найти адвоката для клиента, который не в состоянии сформулировать суть претензий?

Он устроился прямо в изголовье кровати, не обращая внимания на то, как кровь из порезанного пальца капает на шорты и наволочку, а из-под лезвия во все стороны разлетается кудрявая древесная стружка. С непривычки процесс заточки занял у него несколько минут, причем результат все равно выглядел довольно плачевно. А до чего неловко сидел в руке карандаш!

Когда же он в последний раз занимался этим? - роясь в папке в поисках чистого листа, попытался вспомнить Борис. Не отдавал команды голосом, не набирал на клавиатуре, а просто писал что-либо от руки. Личная подпись под документами не в счет, хотя и здесь он давно уже научился обходиться электронной копией. Получается, очень давно. Едва ли не со школы.

Медленно, стараясь, чтобы неуклюжие буквы не наползали друг на друга, Борис стал писать. Начал он так: "Той, которая сумеет разобрать мой почерк..."

И это не было предсмертной запиской. Более того, именно сейчас, беспомощный и безгласный, как новорожденный младенец, Борис остро чувствовал, что стоит на пороге новой жизни. Лучшей ли, худшей ли, наполненной привычным одиночеством и радужными перспективами карьерного роста или постоянной борьбой за выживание и теплом близкого человека. Неважно! Главное - новой.

"Кажется, я понял, - подумал Борис и карандашный грифель замер на середине какого-то слова на "лю". - Это просто шанс. Еще один шанс. Спасибо вам, профессор!"

май 2003