Олег Алексеев - Фантастика 1980

Край луны показался над зазубринами пика.

И опять я подумал, увидел, что они, антрацитовые пришельцы из кристалловидного вихря, никакие даже не пришельцы.

Заурядные звездные странники, состязатели, светогонщики.

Зря обижалась Лерка, что они, мол, контактом пренебрегли.

Он им не нужен вовсе. Им не нужны наши знания, наша история, наши боли, муки и радости, наш коллективный разум. Оки другим заняты — выигрывают вселенские гонки, дерутся за желтые или какие там скафандры лидеров. Мо-лод-цы! Молод-цы!..

В полдневный жар у разлившейся горной реки стоит старый согбенный креол. Завидя нас, он показывает рукой на противоположный берег: надо, мол, переправиться. «Давай перебросим старичка, — говорю я Голосееву. — Все равно нам придется ползти по дну не быстрее краба». Взяли старикана. Задраились.

Тянем-потянем поперек русла, камни бьют в бок «Перуна», желтая вода за стеклами. Старик рыдает, совершая какие-то замысловатые жесты, потом начинает гортанно причитать.

Не понимаем ни слова, но догадываемся: заклинает духов. Выбираемся на берег. Дверцу настежь. Молись на белых богов, погрязший в суевериях человечек. Благодаришь? Не за что, чао, ауфвидерзеен, гуд бай, покедова! Что ты там суешь? Книжицу из листов папируса? На память? Спасибо, удружил! «Таланов, время, время поджимает, плакали наши льготные полторы минуты!» — морщится Голосеев. Ладно, за книжицу спасибо. Получай-ка модель нашего суперзнаменитого «Перуна». Нет, не электро, те для птиц поважней. Обычную, в любом магазине игрушек можно приобрести. Внизу, во тьме. Чего ж ты бухаешься в ноги, дедушка, держи еще одну, пусть правнуки играют. Витя, газуй! Мы еще им покажем, «Пеперудам» и «Везувиям»! Давай. Шай-бу! Шай-бу! Не сорвись на вираже! Держись! Эх, пронесло! Ура! На этапе мы вторые! Значит, шансы еще есть! Да брось ты меня стискивать! Чего мусолишь щетиной? Лучше поищи книжицу старикову. Чего, не можешь отыскать? Завалилась? Где-то выпала? Постой, постой, я вчера листал на ходу.

Там спирали, закорючки, какие-то штуковины вроде фаз Луны и что-то еще такое несусветное… Чего-чего? Может, секрет гравитации? У кого, у этих? Которые в штанах из шкуры ламы?

Извини, брат, нас на пушку не возьмешь!

— А как они все-таки затащили на гору тот камень, помнишь? Ты сам прикидывал с логарифмической линейкой — в нем полторы тысячи тонн…

Несколько дней дуемся друг на друга. Болваны. Недоноски.

Ладно, не то еще встретим. И впредь будем умней. Ура! Гонка наша! Молодцы! Мо-лод-цы! Теперь отдохнем. Ну, славно по горам прокатились!

Прокатились славно — мимо секрета гравитации…

Так и скафандрики: наладили двигатель — и прогромыхали в молниемечущие, опаляющие взор миры. Будто смерчи.

И раскрылась во всем блеске и величии Луна. В полночный час в глухих горах Тянь-Шаня я очнулся, ворочаясь с боку на бок, потому что в сердце мне уперся твердый край смерченыша.

В тонком лунном луче, случайно прорвавшемся сквозь щель палатки, смерченыш серебристо засветился. Я хотел отложить его в сторону и поразился: и без того странно легкий, он как бы вообще потерял вес. Я расстегнул палатку, вылез в лунный поток.

В лунном потоке вокруг смерченыша восстало сияние, усеянное отрогами туманностей, медленно вращающимися спиралями, двойными, тройными звездами, роящимися планетами. Я оказался как бы под куполом чужих небес, сжатых до размеров кроны яблони. Надо мною в подернутой дымкою сфере светились жгуты таких же смерченышей. Они прокладывали пути к неведомой цели.

Осененный догадкой, я прикрыл смерченыша ладонью. Чужесветный купол погас. Я взял смерченыша двумя пальцами, как берут кораблик перед тем, как пустить в ручей, протянул руку и разжал пальцы.

Он завис в воздухе.

Он не двигался.

Какие-то неуловимые изменения стали совершаться в залитых луной окрестностях. Сначала земля под ближними кустами, затем холмы над ущельем, затем и дальние вершины гор начали проясняться, осветляться, делаться все прозрачней, ослепляя хрустальной прозрачностью и чистотой. Я невольно зажмурил глаза, а когда вновь открыл — белозорным, прозрачным стал весь шар земной. Сквозь него просвечивали звезды другой стороны планеты, стерегущие покой брата Полярной звезды — Южного Креста. Здесь, на ночной стороне, фосфоресцирующими медузами шевелились города. Между ними, как ртутные капли, катились огни самолетов, поездов, пароходов в извивах рек.

Вулканы подпирал белокипенный пламень магмы.

Освещенная солнцем половина планеты исходила водным голубоватым светом. Как тогда, в детских полузабытых видениях, вновь завис я жаворонком над полем цветущего клевера и отчетливо, до мельчайших подробностей, различал с высоты:

И китов в океанах,

И змей средь барханов в пустынях,

И стрелу, рассекавшую свет и тьму вдоль хребта Карабайо,

Древнечтимые города, что дремали в сумраке волнородительных вод,

И мосты через пропасти,

И хлеба на полях отступающих в вечность ужасных сражений,

Лепестки космодромов,

Изгибы изящных, как арфа, плотин,

И в степях суховейных — распускающиеся тюльпаны,

И влюбленных в садах,

И детей, что вели разговор с облаками, китами, космодромами,

Суховеями, лебедями, драконами, василисками и васильками.

Все увидел я, имя чему — Человек.

И восславил я, жаворонок звенящий,

Полноту, полногласие, нескончаемость бытия.

Но повсюду, везде, повсеместно —

В океанских пучинах, в ущельях, в пустынях, в снегах,

Глубоко под секвойями, елями, лаврами, пальмами, мхами,

За стальными скорлупками лодок подводных,

Под коркой полярного льда, —

Затаясь, поджидали урочного часа

Ядовитые сгустки

Неправдоподобного

Мертвенно-синего цвета.

Свет такой исторгают лишь ядра звезд.

И погасло видение: овальное облако набежало на кромку Луны, подмяло, поглотило ночное светило, лишило его холодных чар.

Тут смерченыш утратил сияние, почернел, опустился плавно в траву. Я отнес его в палатку, положил на дно рюкзака. «Мы еще полетаем с тобой по лунным волнам, вихреносный кораблик, дар — возможно, случайный — созерцателей звездных садов», — подумал я и едва подумал — захотелось сию же минуту, сейчас посмотреть на скалу, где они задержались тогда на мгновение: то ли сбились с пути, то ли вправду, как думает Лерка, у вихря забарахлил вечно живой пестроцветный мотор.

Откочевало облако. С веретена луны снова сыпалась, сыпалась пряжа на вечные снега. Через полсотни шагов стихли наконец победные трубы Тимчикова храпа.

И впрямь: по ту сторону ущелья чернело в скале большое отверстие.

Тут над ущельем — от одного склона к другому — еле заметно затрепетал розоватый жгут сияния, как если бы включили непомерной длины люминесцентную лампу. Сразу вспомнился Леркин рассказ о путеводном дрожащем мареве, что упирался, как в клемму, в обнаженную скалу. Мыслимо ли так уплотнить пространство, чтобы… Хотя кто знает! Ведь еще в начале века на Всемирной выставке в Париже публика изумлялась большому пустотелому шару, висящему в воздухе. Его поддерживал мощный магнит…