Юрий Леж - Искажение[СИ, роман в двух книгах]

А потом… процесс ожидания как-то выпал из памяти, стерся, будто и не было его вовсе. Может быть, сказалось то нервное перенапряжение в самом начале, и сознание человеческое "пережгло предохранители", но Чехонин не мучил себя размышлениями, не гадал о природе происшествия, а просто то сидел, то лежал на топчане, периодически проглатывал кусочек хлеба с салом, запивал водой и снова ложился, бездумно глядя в потолок. За всеми этими треволнениями он даже не заметил, что совершенно не хочет ни оправиться, ни покурить, как бывало это раньше на холоде подземелья. Да и сам холод уже не ощущался с назойливым дискомфортом, казалось, что он есть, что его нет — всё равно.

Решившись, наконец-то, выбраться наружу, ведь по его прикидкам прошло не меньше трех суток, Чехонин добрался до колодца и первым делом проверил: запускаются ли электромоторы, открывающие неподъемную для простого человека крышку. Но — не сработало, видимо, вместе со связью отрубилась и подача электроэнергии. Пришлось вручную, привычно, ворочать рычаг домкрата… и осторожно, будто бы опасаясь получить вражескую пулю в лоб, выглядывать из колодца… сначала — чуть-чуть, так, чтобы понять — никаких пожаров, разрушений и боевых действий в округе нет. Потом уже смелее, почти без оглядки, Часовщик выбрался на поверхность и замер в удивлении.

Окрестности, выжженные гигантским, неведомым пожаром были совершенно неузнаваемы. Как неузнаваемо было грязно-серое, изрисованное причудливыми узорами клубящихся облаков небо. И чужим был далекий, на границе зрения, белесый и плотный туман. И еще, с неба непрерывно валили крупные грязные, черно-белые хлопья то ли снега, перемешанного с сажей, то ли сажи, замершей в снегу. И почему-то не казалось странным, что, несмотря на внушительный размер, хлопья медленно порхали в воздухе. Как фантастические, потусторонние, мертвые бабочки.

Чехонин долго и бесцельно бродил по сгоревшей, растрескавшейся земле, пустынной, как в первый день её сотворения, и нигде, никак не мог найти даже следов от остатков лагеря, даже малейших намеков на присутствие поблизости людей или животных. С каждым часом ему становилось все страшнее и страшнее. И уже начал он подумывать, что в самом-то деле просто помер, и душу его Господь забросил в такое вот странное место, посчитав это персональным Адом для Часовщика. А в то, что после смерти он заслуживает лишь адских мук, Чехонин никогда не сомневался, даже в глубине души не льстил себе надеждой на лучшую долю. Наконец, он добрел до тумана, вдоль его границы, бесплотными призраками перемещались полупрозрачные силуэты людей, которых когда-то знал или видел в своей жизни Часовщик. Бродил здесь первый его воровской учитель, старый, седой шниффер Николаев, бродили ребята из штурмового батальона, даже лагерный кум мелькал где-то на периферии зрения, и женщины, все чаще в халатиках или нижнем белье, а то и вовсе обнаженные, перемещались куда-то неторопливо…По мере того, как Чехонин приближался к туману, силуэты эти истончались, бледнели, исчезали, как настоящие призраки, и Часовщик даже размышлять не стал, что за силы вызвали к жизни образы из его памяти, а просто окунулся в туман, как с разбегу окунаются в холодную речную воду, бросаясь с обрыва или раскаленного пляжного песка, и… вышел к лагерю.

Правда, это был уже совсем не тот лагерь, который он покинул несколько дней назад, уходя на дежурство. Никаких разрушений, увиденных еще там, в тоннеле, и напоминающих об ужасном по силе взрыве двухсотмегатонной бомбы, не было и в помине. Лагерь просто пребывал в запустении, оставленный людьми много лет назад. Заросли травой протоптанные когда-то в снегу дорожки, обветшали мощные, капитальные стены бараков, кое-где потрескались от времени стекла, проржавела насквозь колючая проволока. А по всему периметру, в полусотне метров от ограды, напрочь отрезая Чехонина от колодца, висел густой, клубящийся белый туман.

И потом, сколько ни пытался Часовщик вернуться к тоннелю, туман снова и снова выводил его в пустой, заброшенный лагерь.

…Иногда в лагере появлялись люди. Они, на взгляд Часовщика, были странно одеты, вели себя неестественно настороженно и испуганно, что-то искали в обветшалых бараках и старательно не замечали единственного живого человека на территории. Из их разговоров Чехонин узнал, что со времени его дежурства прошло почти двадцать лет, что жить в России стало хорошо, но людям всегда хочется чего-то лучшего, чем просто хорошо, вот и лазали эти пришельцы по баракам в поисках сказочных заначек и легендарных поделок зеков. Сначала это Чехонина смешило, потом, когда появление посторонних в лагере стало регулярным, начало раздражать. А со временем он просто успокоился и с равнодушным удивлением смотрел, как туман не выпускает забредших в лагерь незваных гостей, раз за разом выталкивая их на заросшую травой полянку перед административным корпусом. Но кого-то и отпускал, вот только не туда, откуда они пришли. Видимо, раскидывал по таким местам, в которых эти люди вовсе не хотели бы оказаться…

— … Вот таким я стал, болтаюсь как бы между небом и землей, — заканчивая рассказ, огладил бородку Часовщик. — Как бы и человек, а как бы и не совсем. Ни есть, ни пить мне не надо. Курить тоже. Вот только старая память свербит… как оказалось, ну, что может быть для человека слаще, чем шашлычок под водочку, сигаретка, да вот — огонь… сам-то я огня развести не могу, не знаю, что за запрет на меня наложен, но… Вот и прилепился к Шурочке, она-то меня и балует, ну, конечно, подружки её иной раз помогают. А я им за это всякие страшилки рассказываю, что-то сам в тумане видел, что-то от других людей давным-давно слышал…

— А Саню, значит, туман и впустил, и выпустил? — с легкой иронией в голосе поинтересовалась Анька. — И за что ж такая благосклонность, а?

— Видать, с чистым сердцем девахи шли, без корысти, — серьезно сказал Часовщик и тут же ухмыльнулся: — А по правде-то, я и сам не знаю. Туман — он и есть туман, загадка, то есть…

— А профессора, чей череп потом нашли в лесу, ты видел? — спросила Анька.

— На очочки золотые намекаешь? — уточнил Часовщик. — Так эти очочки мои, специальные. В них, понимаешь, стекла простые, не совсем, конечно, простые, но без этих… без диоптрий. Мне их на заказ сделали, очень уж хотелось в те годы посолиднее выглядеть, да и была, понимаешь, у каждого солидного во… человечка в моем окружении этакая примета особая. Кто-то шляпу носил, не снимая, кто-то брился каждый день даже в предвариловке, кто-то даже книжки писал на досуге… вроде как — на счастье, на удачу во… человеческую. А я вот — очочки себе придумал.

— И как — повезло тебе в них? — без ехидства, заинтересованно спросила Анька.