Джон Уиндем - Миры Джона Уиндема, том 4

– Жутко, – сказала она. – Лес, завешанный саванами.

В тишине леса ее голос прозвучал очень громко.

Мне пришло в голову, что призрачный вид окружающему отчасти придавал тусклый, рассеянный свет, и я посмотрел наверх. Неба видно не было.

Вершины деревьев исчезли в пропускающем свет беловатом тумане, и тут я понял, что мы, должно быть, находимся теперь под белой пеленой, которую наблюдали еще с берега.

Казалось, весь лес целиком покрыли тентом. Паутина непрерывным покрывалом соединяла вершины деревьев, и сами пауки тоже поднялись наверх.

На земле их не было, и довольно давно, как я теперь понял.

Кругом царила жутковатая тишина полностью покинутого места. Все существа, даже пауки, оставили здешние леса, где остались расти только травы, кусты и деревья. Никакого живого движения – лишь колыхание оборванных полотнищ паутины.

– Вперед, – снова подал голос сопровождающий.

Теперь местность начала подниматься, но еще примерно полмили вид леса вокруг не менялся.

Только однажды я уловил живое движение. Нашу тропу пересекла чья-то тень. Взглянув вверх, я увидел темное пятно, медленно скользящее по белому покрывалу – стая пауков промышляла добычу в своих горных владениях.

Неожиданно деревья кончились. Мы вышли на открытый холмистый склон, поросший густым стелющимся травянистым кустарником, доходившим нам до колен и похожим на вереск. На краю леса нам опять встретились стаи охотящихся пауков, а первые несколько футов кустарника густо обтягивала паутина, но дальше ее не было. Особенности ли почвы были тому причиной или какие-то свойства «вереска», или высота, или здесь паукам уже совсем ничего не попадалось – неизвестно, но как бы то ни было, вскоре они совсем перестали встречаться.

Мы продолжали взбираться по склону Мону, южной из двух вершин, пока не достигли края кратера. Там наш похититель позволил нам сесть и немного отдохнуть.

С этой точки был виден почти весь Танакуатуа, и нашему взору открылся самый захватывающий из виденных прежде и самый необычный вид. Все восточное побережье до той точки, где северная вершина заслоняла его от нас, было затянуто чуть сверкающим полотнищем паутины, которое простиралось на юг и языком выдавалось на север между горой и лагуной.

Создавалось впечатление, что паутина как бы вытекла с востока, обогнула гору, а теперь ее северный рукав покрыл уже около половины расстояния между горой и поселком. Там он обрывался. Полоса незатронутого пространства, отделяющего его от поселка, составляла примерно полторы мили в ширину, свободно от паутины было и все западное побережье. Как далеко она вдавалась с востока в северную часть мы не могли видеть, но было ясно, что покрывала она не меньше половины всего острова.

Похоже было, что паутинное покрывало натянули, а потом бросили на неровную поверхность, и оно вспучилось в тех местах, где с земли поднимались деревья, а складки его отблескивали на солнце. Покров не везде был сплошным. Местами, как оторванные от большого савана и разбросанные вокруг клочки материи, белели отдельные пятна, а за проливом, как бы желая показать, что вода – не преграда, на островке Хтнуати виднелось несколько небольших участков паутины.

Наш конвоир, сидевший рядом, заметил выражение наших изумленных глаз.

Он ухмыльнулся, но ничего не сказал.

В двух или трех местах, как и в предыдущие дни, к небу поднимались слаборазличимые парообразные колонны.

Камилла покачала головой и сказала: – Астрономическое число. Просто представить невозможно, сколько их тут.

Мы перевели взгляд на лежащий под нами кратер. Он оказался более широким и мелким, чем я предполагал; удивило и то, что трава и даже небольшие кусты росли на его внутренних склонах почти до самого дна. Там, окруженное кольцом голого камня, клокотало грязевое озерцо.

Вернее, я употребил привычное выражение, а это озерцо лениво вздувалось и спадало. Его поверхность неуверенно подрагивала, как на кадрах замедленной съемки, словно оно нехотя собиралось с силами для некоего действия. Порой оно начинало выдувать большой пузырь. На это время все остальное движение несколько затихало, как будто вся энергия уходила на выдувание пузыря. Куполообразный пузырь вызывал беспокойное ощущение.

Невозможно было следить за его ростом и не чувствовать, как внутри нарастает напряжение в ожидании взрыва. А когда пузырь лопался – это было очень невзрачно: негромкий усталый хлопок, и вокруг на несколько футов разлетающиеся брызги. После этого озерцо некоторое время колыхалось, а перед тем, как начать новый пузырь, оно для практики выдувало несколько мелких.

– Любопытно, – сказала Камилла. – Как и множество естественных процессов, это немного отталкивающее зрелище, но мне вдруг стало понятно, как такое явление может стать священным. Неискушенному уму оно вполне могло показаться живым или почти живым, хотя и иным по сравнению с другими живыми существами образом. Оно просто существует – можно себе представить, что оно вот так вздымается и опадает уже несколько столетий. Больше ничего не происходит, но все же внутри нарастает напряжение ожидания, как будто озерцо способно на большее и в любой момент может проявить себя по-иному.

Неудивительно, что люди испытывали склонность обожествлять их.

Мы посидели еще немного, наблюдая, как в грязи набухали пузыри, похожие на набиваемые едой животы каких-то мерзких существ, и хоть в нас вздымалось отвращение, все же завороженно ждали, пока они с хлюпаньем лопнут. Казалось, наш похититель тоже не может отвести глаз от пузырей. Но немного погодя он все-таки встал и движением руки с пистолетом велел подняться и нам.

Мы шли по кромке кратера до седловины, соединяющей его со второй вершиной. Тут мы повернули налево и пошли по гребню. По жесткой пружинящей траве идти было легко. В центре седловины из камней был сложен прямоугольный постамент примерно трех футов в высоту, по-видимому, намеренно расположенный под небольшим углом к гребню. Мы с интересом смотрели на него. Это было первое сооружение прежних обитателей острова, попавшееся нам на глаза со времени высадки, а вполне возможно, что оно было и единственным. Возведено оно было тщательно, а сверху накрыто двумя плоскими камнями.

– Уж не алтарь ли это? – предположила Камилла.

Когда мы поравнялись с постаментом, сомнения отпали. Сверху на нем была темная запекшаяся кровь.

Останавливаться и рассматривать его времени не было. Наш конвоир провел нас без задержки мимо.

В голову мне пришла малоприятная мысль. Я сначала не решался высказать ее, но потом обратился к Камилле: – Не кажется ли вам?…

Камилла оборвала меня. По-видимому, у нее раньше моего возникло такое предположение.