Роберт Хайнлайн - Рассказы [Сборник]

— Да и нам, салагам, пока не удается.

Они поболтали на профессиональные темы; и Макдугал показал дампинг прямого действия, заменивший ручные верньеры, которыми пользовался Райслинг. Райслинг щупал рычаги и задавал вопросы, пока не ознакомился с новой установкой. У него все еще оставалась самонадеянная уверенность, что он по-прежнему джетмен, а его нынешнее занятие трубадура — просто уловка во время одного из пустяковых недоразумений с Компанией, мол, с кем не бывает.

— Вижу, что у тебя все еще стоят старые ручные дампинг-блины, заметил он, порхая ловкими пальцами по приборам.

— Все, кроме приводов. Я их отсоединил: они заслоняли шкалы.

— Тебе следует держать их в готовности. Может пригодиться.

— Ну, не знаю. Я думаю…

Райслинг так никогда и не узнал, что думал Макдугал, ибо в этот миг на волю вырвалась неприятность. Макдугал поймал ее сразу и непосредственно: радиоактивный пучок сжег его на месте.

Райслинг почуял, что случилось. Сработали въевшиеся рефлексы прежнего образа жизни. Он захлопнул заглушку и одновременно дал аварийный сигнал на контрольный пульт. Затем Райслинг вспомнил о свинченных приводах. Ему пришлось долго шарить по углам, пока он не нашел их. В то же время он пытался выжать максимум пользы из радиационных экранов. Его волновало только, где лежат приводы. Все остальное здесь было для него на свету, как в любом другом месте; он знал каждую кнопку, каждый рычаг так же, как знал клавиши своего аккордеона.

— Машинное! Машинное! Что за тревога?

— Не входить! — крикнул Райслинг. — Здесь «горячо».

Это «горячо», подобно солнцу пустыни, он чувствовал лицом и костями.

После проклятий на все дурные головы за неудачу с гаечным ключом, который был ему нужен, он поставил приводы на место. Затем предпринял попытку исправить положение вручную. Работа была долгая и деликатная. Но вскоре он понял, что следует развалить двигатель, реактор и — все.

Первым делом он доложился:

— Контроль!

— Контроль, айе!

— Развалить третий двигатель — авария.

— Это Макдугал?

— Макдугал мертв. Райслинг на вахте. Оставайтесь на связи.

Ответа не было; шкипер мог быть ошарашен, но не мог вмешаться в аврал машинного отделения. Он должен был считаться с кораблем, пассажирами и экипажем. Двери пришлось оставить закрытыми.

Должно быть, еще больше капитан удивился тому, что Райслинг послал на запись. Вот что это было:

Во время работы Райслинг переписал всю Солнечную систему: «…острые, яркие скалы Луны… радужные кольца Сатурна… морозные ночи Титана…», все это пока открывал и разваливал двигатель, и пока удил его начисто. Завершил он дополнительным припевом:

…затем в рассеянности вспомнил, что хотел присоединить исправленный первый куплет:

А в небесах полно работы

Теперь корабль был в безопасности и мог спокойно дохромать до дома без одного двигателя. Относительно себя Райслинг не был так уверен. «Ожог» кажется острым, думал он. Райслинг не мог видеть яркий розовый туман, клубящийся в отсеке, но знал, что он есть. Райслинг продолжил реанимацию продуванием воздуха через внешний клапан, и повторил это несколько раз, стараясь понизить уровень радиации так, чтобы его смог выдержать человек в соответствующих доспехах. Занимаясь этим, он послал еще один припев, последний кусочек подлинного Райслинга, который когда-либо мог быть:

Наверное, нам вообще не стоило соваться в космос. Есть две вещи, которых каждый человек боится с самого рождения, — шум и высота. А космос находится настолько высоко, что непонятно, зачем человек в здравом уме забирается туда, откуда, если ему не повезет, он будет падать… и падать… и падать. Впрочем, все астронавты сумасшедшие. Это известно.

Он решил, что врачи были к нему добры.

— Вам еще повезло. Вы не должны забывать об этом, старина. Вы еще молоды, а пенсия у вас такая, что о будущем можно не беспокоиться. Руки и ноги у вас целы, и вообще вы в прекрасной форме.

— Прекрасной! — В голос его непроизвольно закралась нотка презрения к самому себе.

— Но это на самом деле так, — продолжал мягко настаивать главный психиатр. — То, что с вами произошло, не причинило вам никакого вреда, если не считать того, что в космос вы больше не полетите. Честно говоря, я не могу назвать акрофобию неврозом — боязнь высоты вполне естественна. Вам не повезло, но если учесть, что вы пережили, то можно утверждать, что никаких отклонений у вас нет.

Одного напоминания об этом хватило, чтобы его снова начало трясти. Он закрыл глаза и увидел кружащиеся внизу звезды. Он падал, и падение это было бесконечным. Из забытья его вывел голос психиатра:

— Успокойтесь, старина. Вы на Земле.

— Извините.

— Не за что. А теперь скажите, что вы собираетесь делать дальше?

— Не знаю. Видимо, буду искать работу.

— Компания обеспечит вас работой, вы это знаете.

Он покачал головой:

— Я не хочу слоняться по космопорту.

Он представил себе, как будет ходить здесь в рубашке с маленьким значком, показывающим, что когда-то он был человеком; откликаться на уважительное обращение «капитан», доказывать, что своим прошлым он заслужил право на отдых в помещении для пилотов, замечать, как смолкает при его появлении разговор на профессиональные темы, думать о том, что говорят о нем за его спиной… Нет, спасибо!

— Я думаю вы приняли мудрое решение. Лучше покончить с прошлым раз и навсегда, по крайней мере, до тех пор, пока вы не начнете чувствовать себя лучше.

— Вы думаете, что этот день когда-нибудь наступит?

Психиатр поджал губы.

— Возможно. У вас чисто функциональное расстройство, травм нет.

— Вы уверены, что этот день придет?

— Я этого не говорил. Признаться, я просто ничего не могу сказать по этому поводу. Мы до сих пор очень мало знаем об этом заболевании.

— Понятно. Ну, я, пожалуй, пойду.

Психиатр поднялся с кресла и сунул ему свою руку.

— Позвоните, если вам что-либо потребуется. И, во всяком случае, не пропадайте навсегда.

— Спасибо.

— С вами будет все в порядке. Я в этом убежден.