Филип Фармер - Дейр

При свете он изучил ее тело отчасти как любовник, отчасти как антрополог. Порадовался и подивился тому, как мала разница между нею и земными женщинами. Во рту у нее был небольшой нарост, вероятно, остаток какого-то органа, давным-давно отмершего в ходе эволюции. У нее было двадцать восемь зубов; отсутствовали зубы мудрости. Кто его знает, возможно, такова была особенность племени, к которому принадлежала ее мать.

Либо у нее имелись какие-то дополнительные грудные мышцы, либо исключительно хорошо были развиты обычные. Крупные, полушариями груди не обвисали. Были высоки, тверды и уставлены вперед — идеал женской красоты, так часто и упорно воплощаемый мужчинами-скульпторами и так редко встречающийся в жизни.

Не только приятно было на нее глядеть — приятно было находиться с нею рядом. Раз в неделю она встречала его в новом наряде. Обожала шить. Из того, что он покупал для нее, мастерила блузки, юбки, даже халатики. Переменам нарядов сопутствовали перемены прически. Жанетта была постоянно нова, постоянно прекрасна, и Хэл впервые осознал, что женщина способна быть прекрасной. Даже больше — что прекрасным можеть быть человеческое существо вообще. И что суть красоты — дарит радость, если не навек, то надолго.

Их взаимную радость усиливала ее восприимчивость к языкам. Всего за одну ночь она переключилась со своего “хвканцузс’ого” на американский. Около недели пользовалась ограниченным, но постоянно растущим словарем, а потом заговорила быстрее и выразительнее, чем он сам.

Однако радости общения сказались на служебном долге. Хэловы успехи в овладении сиддийским замедлились.

Однажды Лопушок спросил, как обстоит дело с книгами, которые у него позаимствовал Хэл. Хэл признался, что плоховато: они по-прежнему для него трудны. Тогда Лопушок дал ему книгу попроще, о развитии жизни на Оздве. Эту книгу жучи использовали как учебник для начальной школы.

— Попробуйте прочесть хоть эту. Правда, два тома, но текст специально облегчен, много иллюстраций, чтобы материал легче усваивался. Обработано для юношества нашим лучшим педагогом Уи’инэи.

У Жанетты было гораздо больше времени на школярские подвиги, чем у Хэла; Хэл уходил на целые дни, а ей, запертой в четырех стенах, почти нечем было заняться. Поэтому она набрасывалась на новые книги, и Хэл от большой лени завел обычай поручать ей читать вслух и переводить. Вначале она громко читала по-сиддийски, а потом переводила на американский. А если не хватало слов, то на “хвканцузс’ий”.

Однажды вечером она бодро взялась за книгу Уи’инэи. Но в промежутках между параграфами прикладывалась к таракановке, так что довольно скоро ее переводческий пыл пошел на убыль.

Одолели параграф первый, где речь шла о том, как образовалась планета и как на ней возникла жизнь. Взялись за параграф второй — Жанетта откровенно зевнула и украдкой глянула, заметил ли это Хэл, но тот сидел, прикрыв глаза, и притворялся, что погружен в мысли. И Жанетта стала читать дальше о том, как из палеочленистоногих возникли жучи, как набрались ума и порешили стать хордовыми. Уи’инэи отпустил несколько тяжеловесных шуток насчет своенравия жуков-кикимор начиная с того рокового дня и перешел к параграфу третьему, в котором излагалась история млекопитающих на южном материке. Оздвы — история, которая завершилась возникновением “человека оздвийского”.

— …Но у разумных млекопитающих, как и у нас, были свои мимикранты-паразиты, — читала Жанетта. — Одним из них оказался особый подвид так называемого жука-бражника. Этот подвид уподобился не жучам, а человеку оздвийскому. Обмануть он мог разве что партнера с очень низкими умственными способностями, но свойство производить алкоголь приблизило жука-бражника к людям. Он сопутствовал своим хозяевам с первобытных времен, сделался неотъемлемой частью их культуры и в конце концов, как утверждается в одной из теорий, немало поспособствовал вымиранию человека оздвийского.

Возразим: во-первых, не только он и, во-вторых, не следует преувеличивать его злокозненность. У жука-бражника мирный нрав. Но, как большинство живых существ, он мог быть обманут, а его невзыскательные устремления могли быть переиначены так, что стали представлять собой угрозу. Вот это-то и было проделано с жуком-бражником, причем проделано людьми.

Следует отметить, что тут у человека был иной союзник в кавычках, который во многом содействовал использованию жука-бражника во зло. Таким союзником в кавычках был паразит, относимый к совсем иному виду — виду, который, вообще говоря, следует в определенной мере считать родственным нам.

Но у этого вида, однако, была особенность, отличающая его не только от нас, не только от “человека оздвийского”, но и от любого иного животного на нашей планете за исключением нескольких весьма низкоорганизованных видов. Как свидетельствуют даже самые ранние костные останки из тех, что нам доступны, все существа, относящиеся к этому виду, были…

Жанетта отложила книгу.

— Тут непонятное слово! Хэл, можно дальше не читать? Скука адская!

— Брось, отложи. Давай лучше комикс почитаем. Самый любимый у наших ребят на “Гаврииле”, они на него в очередь записываются.

Она улыбнулась — ну, само очарование! — и на столе перед ней мигом оказались “Приключения Лейфа Магнуса, любимого гвардейца Впередника. Том 1037, книга 56, Лейф Магнус и Чудо-юдо с Арктура”.

Хэл послушал-послушал, как она силится перевести американские текстовки на обиходное наречие жучей, но, наконец, эта пошлятина с картинками ему обрыдла, и он потянулся к Жанетте.

А бра над кроватью не выключил…

Не все шло так мирно, бывали столкновения, даже ссоры.

Жанетта ни в куклы не годилась, ни в рабыни. Когда не желала поступить по примеру или по слову Хэла, то по большей части заявляла об этом сразу и вслух. А если Хэл отвечал ехидством или грубостью, то рисковал тут же получить в ответ колкое словцо. Как-то раз вскоре после того, как он спрятал Жанетту у себя в пука, он вернулся с корабля чуть ли не на вторые сутки, столько вдруг срочного дела объявилось. Понятно, что за такое время щетина на подбородке более чем обозначилась.

Жанетта поцеловала его, скорчила гримасу и сказала:

— Царапучий. Как напильник. Сейчас крем собью и сама тебя побрею.

— Не надо, — сказал он.

— Почему? — спросила она, направляясь за кремом в то самое. — Мне нравится тебя брить. А особенно нравится, какой ты после бритья красивенький.

Вернулась с баночкой средства для удаления волос.

— Сядь, я сама. И покуда я буду с этой скребучей проволокой воевать, можешь сидеть и воображать, что купаешься в моей любви.

— Жанетта, ты не поняла. Мне нельзя бриться. Я теперь “ламедник”, а “ламедникам” положено отращивать бороду.