Роберт Шекли - Новые Миры Роберта Шекли. Том 1

Отто улыбнулся, но не ответил.

— Я просто не мог поступить иначе, — добавил Драмокл.

— Когда ты сдался Джону, — заговорил наконец Отто, — я пришел в такую ярость, что чуть было не убил тебя. Я мог бы сделать это запросто. Мне пришлось напрячь всю силу воли, чтобы сдержаться. Но когда первый порыв прошел, я вдруг понял, что на душе у меня удивительно легко и покойно Странное ощущение. Мне нужно было осмыслить его.

— Поэтому ты забрался сюда?

— Это мое любимое место. Я сел в шезлонг и начал думать — но от мыслей меня постоянно отвлекали всякие внешние впечатления.

— Какие? — спросила Сорочка.

— Ветерок, овевавший лицо. Аромат хорошей сигары. Облака, бегущие по небу Я неожиданно заметил тысячу мельчайших деталей и получил от этого массу удовольствия. До меня вдруг дошло, что, стремясь всю жизнь к бессмертию, я почти не насладился жизнью.

— А я наоборот, — сказал Драмокл — Я всю жизнь плыл по течению, развлекался и ни о чем не тужил. Ну и что я получил в результате?

— То же, что и я. Жизнь — то есть вот это мгновение.

— Если так, — сказал Драмокл, — выходит, что жизнь у всех людей одинакова. Никто не владеет ничем, кроме настоящего мгновения, если я правильно тебя понял.

— Да, мгновение — это все, что у нас есть, — сказал Отто. — Я по наивности своей воображал, будто, продлевая отпущенные мне мгновения, я продлеваю жизнь. Но жизнь не измеряется годами и десятилетиями. Сердце ведет совсем иной счет. Интенсивность — вот единственная мера, которую оно признает.

Сорочка кивнула, но Драмокл сказал:

— Боюсь, я не совсем понимаю.

— Низшая степень интенсивности, — сказал Отто, — это сон или бессознательное состояние Если бы спящий человек был способен жить вечно, мы не назвали бы его бессмертным, по крайней мере в общепринятом смысле слова. Жить ради будущего, пренебрегая настоящим, — все равно что проспать свою жизнь.

— Для меня это слишком абстрактно, — сказал Драмокл. — Но ты не выглядишь разочарованным, и я этому рад. Ты выглядишь счастливым. Я никогда не видал тебя счастливым раньше.

Отто подошел к балюстраде и окинул взглядом город.

— Я верил, что цель магии — знание. Теперь я вижу, что ошибался. Цель магии — понимание.

— Разве это не одно и то же?

— О нет! Знание — это что-то вроде орудия для достижения власти. А понимание — своего рода отречение от нее. Понимание выше тебя самого: ты не можешь им манипулировать, ты можешь его только принимать.

— Ладно, отец, — сказал Драмокл. — Твои философские откровения мне не по зубам. Ты спокоен и доволен — а больше мне ничего и не надо. Я понимаю, что разговор о будущем тебе неприятен в свете последних событии, но все же не могу не спросить: чем ты думаешь заняться?

— Кое-какие мысли по этому поводу у меня есть. — Отто пыхнул сигарой. — При всей своей любви к Глорму здесь я не останусь. Если честно, тут у вас настоящее болото. Земля — вот где мое место. Она подвластна мне, конечно, но я не потому хочу вернуться. Я, наверное, передам свою политическую власть кому-нибудь и уйду на покой. У меня есть вилла на Капри, домик на Ипанеме, плавучий дом в Кашмире, ранчо на Ивисе, дом в Париже и пентхаус в Нью-Йорке. Я уверен, что найду чем заняться. Земля — местечко интересное. Если хочешь, возьму тебя с собой.

— Меня? — сказал Драмокл. — На Землю?

— Тебе она понравится, — заверил его Отто. — Там уйма увлекательных возможностей для способного молодого человека вроде тебя. Ты же отрекся от престола, верно?

— Да, — сказал Драмокл. — Я решил, что так надо. Иначе Джон мог начать бомбардировку Глорма.

— Что он собирается делать дальше, не знаешь?

— Нет пока. Они с Анной еще не решили.

— Для тебя это может плохо кончиться.

— Сомневаюсь, чтобы Джон осмелился казнить меня, — сказал Драмокл. — Его толкает против меня не столько ненависть, сколько уязвленное самолюбие.

— Но он может подвергнуть тебя унижениям. Он с детства был жутко злопамятным.

— Ничего, как-нибудь переживу.

— Да, но зачем? Поехали лучше со мной на Землю. Я покажу тебе новый мир.

Драмокл помедлил с ответом, старательно подбирая слова. Он любил новые миры, приключения, чувство новизны. Но только не в компании с Отто. Не то чтобы он затаил злобу против отца. Он даже сочувствовал старому королю. Но жить с ним рядом не хотел — не хотел, чтобы его поминутно учили уму-разуму и наставляли на путь истинный.

— Это очень заманчиво, — сказал Драмокл, — и я искренне благодарен тебе за приглашение. Но я все еще король и должен испить свою чашу до дна.

Отто кивнул.

— А ты, Сорочка? На Земле я смогу дать тебе все, что пожелаешь. Мне приятно твое общество. Вернешься со мной?

— Спасибо за заботу, — поблагодарила Сорочка, — но я останусь.

Отто взглянул на нее с удивлением. Потом рассмеялся и сказал:

— Ну что ж. «И сыр один остался», как говорится в древней земной считалке. Удачи вам. — Он обнял сына и решительно произнес: — Все, мне пора.

— Но как ты доберешься до Земли? — спросил Драмокл. — Я думал, тебе нужен большой взрыв, чтобы пройти между реальностями.

— Взрыв был нужен, чтобы держать червоточину между реальностями Глорма и Земли открытой постоянно. А перебросить себя одного я могу и так.

Он вынул из рукава плаща какой-то маленький камушек, зажал его между большим и указательным пальцами, и Драмокл увидел, что это ограненный кристалл. Отто дотронулся до кристалла свободной рукой — и в ладони у него оказался еще один, точно такой же. Потом еще один, и еще, и еще. Набрав дюжину кристаллов, он выложил из них круг на каменных плитках пола. Когда последний камушек коснулся пола, ослепительное белое сияние соединило кристаллы. Драмокл с Сорочкой отпрянули. Отто ступил в сияющий круг.

— Прощай, сын мой. Счастливо оставаться, Сорочка, Сияние вспыхнуло еще ярче и погасло. Отто исчез, и с ним исчезли все кристаллы.

— Странный, как всегда, — сказал Драмокл. — Всего хорошего, отец. Дай Бог тебе найти покой и счастье на Земле.

Они с Сорочкой постояли молча, глядя на крыши Ультрагнолла. Потом Драмокл спросил:

— Почему ты не вернулась на Землю с Отто?

— Мне нравится здесь, — сказала Сорочка. — На Глорме я личность особенная, почти как принцесса. А на Земле я снова стану обычной закомплексованной еврейской девушкой. Но есть и другая причина…

Она вдруг умолкла и потупилась. Она стояла совсем близко к Драмоклу, касаясь его плечом. Он неожиданно заметил ее пленительные черты и черные пушистые ресницы, обрамляющие глаза необычайной голубизны. Ее тело, стройное, но женственно округлое, источало неповторимо нежный аромат — обонятельную квинтэссенцию ее самой. Когда она подняла на него глаза, Драмокл вздрогнул, словно его ударили под дых. Он распознал первые признаки любви. А любовь, пока она длится, прекрасней всех сокровищ мира — такая же свежая и удивительная в десятый или в сотый раз, как и в первый. Любовь — это пища, которой невозможно насытиться, подумал Драмокл. И привлек прекрасную землянку к своей груди.