Уильям Тенн - Балдежный критерий

Если уж на то пошло, он и сам отдал бы последние штаны, чтобы понять. Оказывается, он способен сделать что-то такое, что и спустя столетие, уже после его смерти, будет вызывать интерес всего мира. Что это? Что?!! Он должен выяснить!

И Антуанетта Доннелли — ключ к этой загадке. Ему чертовски повезло.

Она, в конце концов, всего-навсего девушка, говорит Джордж. Ну, вы понимаете — заведи разговор о том, о другом, и, когда коснешься правильной темы, она не сможет не среагировать.

Так, с чего начать?

Он подошел к книжному шкафу и взял с верхней полки свою флейту, говоря как бы между прочим:

— Значит, ты из конца двадцать первого столетия. Должно быть, там очень здорово жить.

— Вовсе нет. — Она засмеялась. — Для нас наше время все равно что для вас — ваше. За исключением, разве что… Ну, лучше мне не вдаваться в подробности. Как бы то ни было, большая часть того, что важно для нас, зародилось еще в вашем периоде. Ну, знаешь… компьютерная сеть, выкуп контрольного пакета акций за счет кредита, перестройка генов и прочее в том же духе.

— О, конечно, конечно. — Он сдул пыль с флейты, поднес ее к губам и сыграл пару тактов из «Зеленых рукавов». — Ну, а как тебе это? — и стал наигрывать что-то роковое.

Помните, ту, которую они с Лестером Питтштейном написали и пытались продать года четыре назад?

Играя, он время от времени поглядывал на нее. Собственно говоря, сейчас это было проще простого. Она встала с кушетки, подошла к книжному шкафу и стояла теперь рядом с Джорджем. Складывалось впечатление, что ее гораздо больше заинтересовали книги, чем его игра.

— Это недавняя? — спросила она, наугад вытянув с полки триллер и открыв его на странице с именем автора, — Он по-прежнему пишет только крутые детективы?

Джордж отложил флейту и налил себе снова. Ему уже стало ясно, что она не слишком привыкла к спиртному. Выпила всего-то ничего и вот уже разрумянилась. Поверьте, в таких делах Джордж разбирается.

— Я как-то тоже начинал писать триллер, — сказал он, все еще надеясь выгрести на правильную тему. — Хочешь посмотреть первую главу?

— Ну-у-у… А где у тебя… туалет?

Она закрыла за собой дверь. Джордж сел и всерьез задумался. Очевидно, это не музыка и не литература. Он знаменит в какой-то другой сфере. Но какой? Ну, возможностей хватало.

Деньги? Может, он стал одним из величайших мультимиллионеров всех времен? Может, стоит завести разговор об акциях и бонах?

Конечно! Только спокойно, спокойно.

«Эй, разве не странно, что акции предприятий общественного пользования сегодня пользуются таким спросом?»

Или:

«Как ты относишься к четырехлетним облигациям, детка?»

Чушь.

Нет, рассуждая логически, нужно искать то, с чем он действительно экспериментировал, в чем на самом деле был хорош.

Тем временем он подлил ей еще, побольше: Взял зеленый лук и достал из холодильника что подвернулось, ну, вы знаете, — тарелку острой салями, немного жгучих перчиков, в этом роде. И все расставил рядом с ее стаканом.

Снова включил «Касабланку» — а вдруг? чем черт не шутит? — и тут же выключил видео: это была сцена в аэропорту с Конрадом Фейдтом и Клодом Рейнсом, не говоря уже о Бергман и Боги. В этой сцене все построено на самоотречении, говорит Джордж. Настроение самоотречения — это тупик, так ему кажется.

Вернувшись, она увидела салями и сморщила губки.

— Я думала, вы против таких вещей. Здесь же полным-пол-но этого… как его… флогистона, да? — Она откусила кусочек. — Однако вкусно.

Джордж обрадовался, когда она запила колбасу хорошим глотком джина с вермутом.

— Флогистон? О чем это ты?

— Кларикол, флогистерол… что-то в этом роде. Ну, у вас еще распространен такой предрассудок, что если эта штука есть в еде, то рано умрешь.

— А, холестерин. Нет, меня это не волнует. По крайней мере, в моем возрасте. Попробуй перчики. Они тоже вкусные.

И пока она пробовала перцы, он продолжал зондаж на предмет того, какой из интересов сделал его знаменитым. Их было немало. Единственное, что, казалось бы, заинтересовало ее, это пара шуточных стихотворений, которые он написал для юмористического журнала еще в колледже. Однако очень быстро выяснилось, что дело вовсе не в стихах.

Ее внимание привлекла выполненная карандашом и чернилами карикатура на Джорджа, на странице со стихами. Антуанетта разглядывала ее, поворачивая то так, то эдак. И выглядела очарованной.

— Это не я рисовал, — пояснил Джордж. — Кто-то — не помню имени — случайно забрел в офис… По-твоему, хорошо сделано?

— Не особенно. Просто сходство очень заметно.

— Сходство? Ты имеешь в виду — между мной тогда и мной сейчас?

— Нет. Между тобой тогда и им потом. Им в твоем возрасте.

— Им? О ком ты?

— О твоем отце. В возрасте двадцати лет вы очень похожи.

— Ты видела фотографию моего отца?

— Конечно. А фотографии матери у тебя нет? Не может быть, чтобы ты не хранил фотографию матери.

Ее глаза засверкали; и это только отчасти объяснялось действием джина. Она как будто нормально отнеслась к джину, но у Джорджа возникло отчетливое ощущение, что этот напиток для нее непривычен. Слишком быстро она пила, будто не зная, к каким последствиям это может привести. Ну, все к лучшему.

Он достал фотографию матери. Антуанетта Доннелли чуть ни вырвала ее у него из рук.

— Никогда не видела такой! — взвизгнула она. — Ох, как чудесно, как неожиданно!

Вот тогда-то, говорит Джордж, перед ним что-то забрезжило. При чем тут его родители? Ну, если человек очень знаменит, не может быть не написано множества его биографий; там есть и главы о родителях, их портреты. Ну, вы понимаете, всякий интересный материал о его, так сказать, истоках.

Она все еще мурлыкала над фотографией его матери. А ведь это было, говорит Джордж, самое обычное студийное фото. Он слушал ее охи и ахи, ну, как это обычно делают девушки, когда их что-то приводит в восторг. И потом, внезапно, она кое-что сказала. Он даже ушам своим не поверил.

— Подумать только, мой предок, — пролепетала она. — Мой собственный предок!

— Твой… что?

— Мой предок. Моя прапрабабушка.

Джордж говорит, что услышанное подействовало на него сильнее, чем джин — на нее. Говорит, он весь стал как ватный.

— Твой предок, — выдавил он из себя спустя какое-то время. — Значит, я…

— Мой прапрадед. Точно. Как поживаешь, прапрадедушка?

С торжественно-комичным выражением лица они обменялись рукопожатием. Джордж говорит, рука у него была как тряпочная.

— Именно поэтому тебе захотелось на меня посмотреть? — спросил он.

Этот вопрос, казалось, слегка вывел ее из душевного равновесия.

— Главным образом, — ответила она. Подумала секунду-другую и состроила гримасу. — Отчасти.