Илья Варшавский - Электронная совесть (сборник)

Когда солнце спустилось совсем низко, мама предложила пойти к океану смотреть закат.

Солнце стало красным-красным и сплющилось у самой воды, и от него к берегу потянулась красная светящаяся полоса. Я зажмурил глаза и представил себе, что мчусь по этой полосе прямо на Солнце.

– Пап, – спросил я, – а тебе приходилось лететь прямо на Солнце?

– Приходилось, – ответил он.

– А там от него тоже тянется такая полоса?

– Нет.

– А небо там какого цвета?

– Черное, – сказал папа. – Там все другое… незнакомое и… враждебное.

– Почему? – спросил я.

– Я когда-нибудь расскажу тебе подробно, сынок, – сказал он. – А сейчас идемте ужинать.

Дома мы затеяли очень интересную игру. Мама стояла у холодильника, а мы угадывали, что у нее в руках. Конечно, каждый из нас называл свои любимые блюда, и каким-то чудом оказывалось, что мы каждый раз угадывали. Поэтому ужин у нас получился на славу.

Папа откупорил бутылку вина и сказал, что мужчинам после купания совсем не вредно пропустить по рюмочке. Он налил мне и себе по полной рюмке, а маме – немножко. «Только чтобы чокнуться», – сказала она.

После ужина мы смотрели по телевизору концерт, и диктор перед началом сказал, что этот концерт посвящается нам. Мама даже покраснела от удовольствия, потому что она очень гордится тем, что у нас такой знаменитый папа.

Передавали самые лучшие песни, а одна певица даже пропела мою любимую песенку о белочке, собирающей орешки. Просто удивительно, как они об этом узнали.

Когда кончился концерт, папа сказал, что ему нужно садиться писать отчет, а я отправился спать. Я уже лежал в постели, когда мама пришла пожелать мне спокойной ночи.

– Мам, посиди со мной, – попросил я.

– С удовольствием, милый, – сказала она и села на кровать.

В открытое окно светила луна, и было светло совсем, как днем. Я смотрел на мамино лицо и думал, какая она красивая и молодая. Я поцеловал ее руку, пахнущую чем-то очень приятным и грустным.

– Мама, – спросил я, – почему это запахи бывают грустные и веселые?

– Не знаю, милый, – ответила она, – мне никогда не приходилось об этом думать. Может быть, просто каждый запах вызывает у нас какие-то воспоминания, грустные или веселые.

– Может быть, – сказал я.

Мне было очень хорошо. Я вспоминал проведенный день, самый лучший день в моей жизни, и думал, что впереди еще восемьдесят девять таких дней.

– Ох, мама, – сказал я, – какая замечательная штука жизнь и как не хочется умирать!

– Что ты, чижик? – сказала она. – Тебе ли говорить о смерти? У тебя впереди огромная жизнь.

Мне было ее очень жалко: еще на «Альбатросе» ночью я слышал, как они с папой говорили об этой ужасной болезни, которой папа заразился в космосе, и о том, что всем нам осталось жить не больше трех месяцев, если за это время не найдут способа ее лечить. Ведь поэтому экипаж «Альбатроса» был одет в скафандры, а мы никуда не выходили из каюты. И в океане, вероятно, нам нельзя купаться, потому что эта болезнь такая заразная.

И все же я подумал, что, когда люди так любят друг друга, нужно всегда говорить только правду.

– Не надо, мамочка, дорогая, – сказал я. – Ведь даже, если не найдут способа лечить эту болезнь…

– Найдут, – тихо сказала мама. – Обязательно найдут. Можешь быть в этом совершенно уверен.

Марсианка шла, чуть покачивая бедрами, откинув назад маленькую круглую голову. Огромные черные глаза слегка прищурены, матовое лицо цвета слоновой кости, золотистые губы открыты в улыбке, на левом виске – зеленый треугольник – знак касты Хранителей Тайны.

Климов вздрогнул.

Он все еще не мог привыкнуть к загадочной красоте дочерей Марса.

– Простите, не скажете ли вы мне, где я должна зарегистрировать свой билет?

Она говорила певучим голосом на космическом жаргоне, проглатывая окончания слов.

– Налево, пассажирский зал, окно номер три.

– Спасибо! – Марсианка тряхнула серебряными кудрями и, бросив через плечо внимательный взгляд на Климова, пошла к двери. Палантин из бесценных шкурок небрежно волочился по полу.

«Дрянь! – с неожиданной злобой подумал Климов. – Искательница приключений! Навязали себе на шею планетку с угасающей культурой. Страшно подумать, сколько мы туда вбухали, а что толку! Разве что наши девчонки стали красить губы золотой краской. Туристочка!»

Он отвратительно чувствовал себя. От сердца к горлу поднимался тяжелый, горький комок, ломило затылок, болели все суставы.

«Не хватало только, чтобы я свалился».

Он проглядел расписание грузовых рейсов и направился в пассажирский зал.

В углу, под светящейся схемой космических трасс, группа молодых парней играла в бойк – игру, завезенную космонавтами с Марса. При каждом броске костей они поднимали крик, как на футбольном матче.

«Технические эксперты, все туда же», – подумал Климов.

Он толкнул дверь и зашел в бар.

Там еще было мало народу. Чета американцев, судя по экзотическим костюмам со множеством застежек и ботинкам на толстенной подошве – туристы, пила коктейли, да неопределенного вида субъект просматривал журналы.

Ружена – в белом халате с засученными рукавами – колдовала над микшером.

– Здравствуй, Витя! – сказала она, вытаскивая пробку из бутылки с яркой этикеткой. – Ты сегодня неважно выглядишь. Хочешь коньяку?

Климов зажмурил глаза и проглотил слюну.

Рюмка коньяку – вот, пожалуй, то, что ему сейчас нужно.

– Нельзя, – сказал он, садясь на табурет, я ведь в резерве. Дай, пожалуйста, кофе, и не очень крепкий.

– Ничего нового?

– Нет. Что может быть нового… в моем положении?

Он взял протянутую чашку и поставил перед собой, расплескав половину на стойку.

Ружена подвинула ему сахар.

– Нельзя так, милый. Ты же совсем болен. Пора все это бросать. Нельзя обманывать самого себя. Космос выжимает человека до предела. Я знала людей, которые уже к тридцати пяти годам никуда не годились, а ведь тебе…

– Да, от этого никуда не спрячешься.

Американец поднял голову и щелкнул языком. В дверях стояла марсианка.

– Бутылку муската, крымского, – бросила она, направляясь к столику у окна.

– Ну, я пошел, – сказал Климов, – мне еще нужно в диспетчерскую.

– Я сменяюсь в двенадцать. Заходи за мной, проводишь домой. Может быть, останешься, – добавила она тихо, – навсегда?

– Зайду, – сказал Климов, – если освобожусь.

«Если освобожусь, – подумал он. – Что за чушь! От чего тебе освобождаться, пилот второго резерва? Ты сегодня будешь свободен, как и вчера и как месяц назад, как свободен уже три года. Никто тебя никуда и никогда не пошлет. Тебя терпят здесь только из сострадания, потому что знают, что ты не можешь не приходить сюда каждый день, чтобы поймать свой единственный шанс. Приходишь в надежде на чудо, но чудеса бывают только в сказках».