Александр Гейман - Гаутама рассказывал

— После одного из возвращений я долго не мог определить: продолжать ли мне обучение или же сразу уйти на небесный круг. Собственно, экзамены уже были сданы, но меня вдруг охватили сомнения — не излишне ли дальнейшее восхождение?

Наставник посоветовал мне:

— Почему бы тебе не побыть какое-то время смотрителем? Недавно как раз освободилось место идама на одном из участков второй Новолунной дороги.

Должность не обременительная, размышляй хоть до скончания века. Понравится, так можешь и вовсе остаться там, а если нет, то покинешь место в любое время.

Я согласился и вскоре вступил в должность путевого обходчика четвертой развилки второй Новолунной. Она хоть и называется так, но на моем участке всегда было полнолуние, и иногда, соскучившись увидеть месяц, я садился в лодку и давал ей плыть вверх или вниз по реке. Местность там изумительная: высоченные горы, покрытые южным лесом, неподалеку от моей хижины водопад высотою, наверное, в полтора или два журавлиных крика. Плеску от него, однако, чуть больше, чем от ручья, потому что посередине пути падение воды замедляется, и она опускается наконец так мягко, как, опасаясь расплескать, ставят на стол полную до краев миску. Еще на реке есть место, где вечно стоит какой-то золотистый туман, — из него всегда выплываешь со свежестью в голове и необыкновенно легким дыханием.

Говорят, некогда тут любовался отражениями облаков в воде Татхагата, но я такого не помню. Девиз второй Новолунной — "Сдержанная простота", и она вообще-то не относится ко сколько-нибудь значительным дорогам, — я и не подозревал, что здесь такая сказочная красота!

Что до моих обязанностей, то они и впрямь оказались необременительны.

Раз или два в столетие я давал укрытие путникам, а утром показывал им дорогу.

Если предписание свыше задерживалось, они жили у меня день-другой, приходяших же поутру я сразу выводил на развилку. Иные из них поднимались к вершинам, иные спускались в долину, — меня эта суета не отвлекала.

Гаутама рассказывал:

— Я уже почти склонился к мысли остаться здесь насовсем, когда произошла одна странная встреча. Обычно путники шли в одиночку, редко — двое-трое, а тут я застал у хижины для гостей с десяток мужчин и с ними несколько женщин. Я приветствовал пришедших, показал, где припасы, и предоставил их самим себе. Вечером я пошел проведать, как устроились мои гости. Все сидели вокруг костра, зачем-то разведенного на лужайке перед домом, ели, шумно разговаривали и пили принесенное с собой вино. Одна из женщин, пританцовывая, пела песню о восходе солнца, другие выводили ритм, постукивая браслетами. Я удивился: конец дня — и вдруг приветствие восходящему солнцу? Впрочем, ее пение было искренним. Не желая смущать их веселье, я удалился к себе в пещеру.

Ночью та, что пела, вошла ко мне.

— Я вам не помешаю?

Я не был тогда обязан к воздержанию, а приходящей не отказывают, и все-таки — к чему это?

— Я хотела бы поговорить с вами, если можно.

— Да, конечно.

Должно быть, она уловила настороженность в моем голосе и засмеялась.

— Успокойтесь, я не собираюсь приставать к вам. Хватит с меня наших мужчин, которым, что ни ночь, надо гладить почему-то непременно рыжие волосы, хотя как раз ночью их цвет и не виден. Я уж не говорю о тех днях, когда нам не подают за слово, и тогда мне и другим женщинам приходится кормить всю ораву.

Проповедовать слово, знаете ли, совсем не так просто…

— Да, верно, — согласился я.

— Получается, я пришла к вам поплакаться, — сказала, помолчав, женщина.

— Нет. Я хотела спросить вас. Вот вы давеча подходили к нам, и мы думали, что вы разделите нашу трапезу. Почему вы ушли?

— Я не хотел мешать вам. К тому же, я совсем не пью вина, да и вообще питаюсь только росой.

— Вот как! Учитель сказал, что нам всем есть чему у вас поучиться… А вообще — как вы проводите ваши дни здесь?

— Каждый день отличается, а вместе с тем — похож на все остальные.

Ничего особенно интересного.

— Все-таки, — настаивала она. — Попробуйте описать свой обычный день.

Мне это важно.

— Хорошо, — уступил я. — Обычно мне снится, что я сплю на травинке, стебель которой медленно-медленно клонится вниз. Я соскальзываю — и просыпаюсь.

Иду к реке и обычно сажусь в лодку. Проплываю вершину Высочайший приют, затем золотистый туман, и вот — камень, на котором утром моет волосы фея

Барышня-Жемчужинка. Мы киваем друг другу, но не заговариваем. Волосы у феи такие длинные и пышные, что за ночь в них запутывается масса жучков. Рыбы знают это, и утрами всегда собираются у камня. А один раз в ее волосах едва не запуталась моя лодка. Потом я проплываю купальню отшельника, а за ней — водопой единорога.

Единорога я иногда встречаю в лесах, отшельника же никогда не видел, но по вечерам до меня доносятся его песнопения. Еще несколько поворотов — и водопад.

Плыву в нем — и я снова дома.

Женщина слушала как зачарованная, широко раскрыв глаза, и вдруг засмеялась и ушла. Отчего-то мне стало грустно, и я вышел прогуляться по берегу.

Развеявшись, я сел возле сосны и стал любоваться луной. Внизу раздался шум шагов и послышались голоса. Это была давешная женщина и с ней какой-то мужчина.

— Ты знаешь, этот пастушок, наш хозяин, — рассказывала женщина, — такой странный! Он называет солнце луной и уверяет, что здесь всегда полнолуние.

— Ну, что ж, значит, он — небожитель, и земной день для него — как ночь, — отвечал мужчина.

— А по-моему, — говорила свое женщина, — бедный мальчик повредился в рассудке среди этих песков, и вечной жары, и безлюдья! Чахлой травы этих пригорков, наверное, едва хватает для десятка его коз, а он рассказывает про какие-то водопады и единорогов в лесах, и фею с пышными волосами! Я не удивлюсь, если этой феей окажется та широкотелая деревенская девушка с рябым лицом, у которой мы прошлый раз ночевали.

Я был так поражен, что не расслышал ответ мужчины. Так, значит, им Новолунная представляется знойной дорогой среди пыльных холмов! Но тогда — как же высок, через какие вершины пролегает их путь! Уж не люди ли это в сияющих одеждах? А мне-то они показались толпой бродячих проповедников, усталых и запыленных!..

Утром я проводил их и отправился на реку развеяться. В этот раз на камне не было феи, только рыбешки недоуменно толклись в воде. Я насобирал крошек и бросил их рыбам. Плыть дальше мне расхотелось, я причалил к камню и вылез на берег. Там валялся гребень и несколько шпилек, — я понял, что Барышня-Жемчужинка ушла с теми. Была феей — и предпочла стать деревенской дурнушкой, и просить подаяние, и глотать пыль бесконечных дорог! Увы, как странно!..