Игорь Борисенко - Фантастика 2002. Выпуск 2

Фантасты тех далеких лет, вырисовывая монументальные полотна коммунистического далека, нередко проявляя даже откровенные чудеса безудержной фантазии по части технических достижений, так и не смогли подняться до социального анализа грядущих перемен, более или менее отчетливо выстроить социальную структуру общества будущего, не говоря уже о том, чтобы показать духовную жизнь обитателей выдуманного мира. Слишком сложной оказалась эта задача. Даже в лучших с точки зрения художественной наполненности образцах коммунистической утопии — романах Яна Ларри «Страна Счастливых» (1931), Михаила Козырева и И. Кремнева «Город Энтузиастов» (1931) и Александра Беляева «Звезда КЭЦ» (1936) — человеческая составляющая схематична, она едва угадывается за картинами общего плана. В основном же это были экскурсии по миру будущего — таковы романы Сергея Боброва «Восстание мизантропов» (1922), Сергея Григорьева «Гибель Британии» (1926), Федора Богданова «Дважды рожденный» (1928) или слащаво-радостная картина коммунистической утопии, где пионерами стали все дети Земли, придуманная Иннокентием Жуковым в повести «Путешествие звена «Красная звезда» в страну чудес» (1924). Мы назвали только некоторых.

О необходимости создания полноценного образа коммунистического далека писал А. Н. Толстой: «Если мы хотим фантазировать о том, что будет через десять лет, прежде всего наше внимание мы должны остановить на психологическом росте человека за этот период бурного строительства материальной базы».

Ущербность утопической литературы чувствовал и ведущий фантаст тех лет А. Р. Беляев: «Самое легкое, — писал он в одной из статей, — создать занимательный, острофабульный научно-фантастический роман на тему классовой борьбы. Тут и контрасты характеров, и напряженность борьбы, и всяческие тайны и неожиданности. И самое трудное для писателя — создать занимательный сюжет в произведении, описывающем будущее бесклассовое коммунистическое общество, предугадать конфликты положительных героев между собой, угадать хотя бы две-три черточки в характере человека будущего. А ведь показ этого будущего общества, научных, технических, культурных, бытовых, хозяйственных перспектив не менее важен, чем показ классовой борьбы. Я беру на себя труднейшее».

В 1930-е годы советская НФ заметно охладевает к будущему — для замороченных пропагандой авторов построение коммунистического общества казалось вопросом максимум нескольких лет. Показательна в этом смысле утопическая зарисовка «Газета будущего» некоего К. Бочарова, помещенная в ленинградском журнале «Вокруг света» за 1931 год: «Мы знаем, какой будет эта страна, поэтому, когда

Мы говорим о будущем, это не беспочвенная фантастика, а всесторонний учет наших возможностей и задач. Фантастику же мы оставляем м-ру Герберту Уэллсу».

Попытки продолжить анализ будущих преобразований были немногочисленны: уже упоминавшиеся «Город Энтузиастов» (1930) М. Козырева и И. Кремнева — красивая, романтическая утопия, в которой люди будущего с помощью искусственного солнца побеждают ночь — и «Хрустальная страна» (1935) Д. Бузько. Стоит еще упомянуть роман Леонида Леонова «Дорога на Океан» (1936), также содержащий утопические главы.

Самая же значительная утопия 30-х годов принадлежит перу Яна Ларри. «Страна Счастливых» (1931) выделяется на общем фоне уже хотя бы более высоким уровнем художественности. Внешне мир Ларри мало чем отличается от множества таких же счастливых миров, придуманных фантастами 20-х, — здесь так же царствует счастливый труд, так же ликвидированы границы, а человечество шагнуло в космос. Но есть и принципиальное отличие: утопия Ларри — не статична, не безконфликтна, ее населяют живые люди, обуреваемые страстями и противоречиями.

Присутствует в повести и публицистическая заостренность. Страной Счастливых управляет экономический орган — Совет Ста. И вот два лидера Совета, два старых революционера, Коган и Молибден, выступают против финансирования космической программы. Прогрессивная общественность восстает и, разумеется, побеждает. В образе усатого упрямца Молибдена без труда угадывался намек на «главного фантаста мира», так что остается только удивляться, каким чудом книга смогла проскочить сквозь заслон цензоров. Впрочем, довольно скоро «Страна Счастливых» была изъята из продажи и библиотек, а спустя десять лет писатель был арестован и по обвинению в антисоветской пропаганде провел 15 лет в лагерях.

Единственным «упрямцем» из фантастов 1930-х остался, кажется, только Александр Беляев. Писатель всерьез интересовался, как будет жить человек в бесклассовом обществе, какие социальные и этические вопросы могут возникнуть в этом обществе, на чем может строиться конфликт. С этими вопросами, по его личному признанию, автор «обращался к десяткам авторитетных людей, вплоть до покойного А. В. Луначарского, и в лучшем случае получал ответ в виде абстрактной формулы: «На борьбе старого с новым».

Беляев понимал, что социальный роман о будущем не может обойти стороной этические размышления, описания быта и духовной жизни человека коммунистического общества. Он честно попытался разносторонне изобразить, «как будет через десять лет жить человек в тех самых социалистических городах». Обществу преображенной России фантаст посвятил романы «Прыжок в ничто» (1933), «Звезда КЭЦ» (1936), «Лаборатория Дубльвэ» (1938), «Под небом Арктики» (1938) и несколько этюдов, в том числе «Зеленая симфония» и «Город победителя». Но дальше «терраформирования» и научных достижений так и не пошел. Нужно отдать должное Беляеву — он не просто понимал, но и не побоялся признаться, что решить поставленную задачу не сумел.

Пятна на Солнце

— Не принято у нас смотреть в будущее.

— А может быть, у вас ни будущего, ни настоящего?

Не одними утопиями богата ранняя советская фантастика. Фантасты не только мечтали, но и предупреждали. Опасные тенденции в советском обществе нарастали с неимоверной быстротой. И не только бытовое мещанство и мещанство бюрократическое, высмеянное В. В. Маяковским в псевдо-утопических сатирах «Баня» (1929) и «Клоп» (1930). Существовали куда более опасные тенденции.

В 1920 году Евгений Замятин написал свой знаменитый роман-антиутопию «Мы», впервые опубликованную на чешском языке в 1924 году, и только в 1927 году в той же Чехословакии роман появился на русском.

«Этот роман — сигнал об опасности, угрожающей человечеству от гипертрофированной власти машины и власти государства — все равно какого», — писал Е. Замятин, но до чего же легко угадывалось в образе бездушного, подавленного общества Мы вполне конкретное государство и вполне конкретная власть. Сюжет книги и ее судьба, уверен, хорошо известны читателям, поэтому ограничимся лишь Упоминанием этого канонического текста.