Игорь Борисенко - Фантастика 2002. Выпуск 2

— Понимаете, мне никто не верит. Только вы можете мне помочь… Вы же профессор, у вас имя. А я вообще филолог — они все надо мной смеются. А вы сможете их убедить. К тому же, как я узнал, вы уже занимались этой проблемой. Я имею в виду органы чувств и этот… как его… вестибулярный аппарат… Дело в том, что мой друг Герман Воронин…

Резкий пронзительный свист вырвался откуда-то из-за стены — сначала нехотя, потом пронзительно, требуя к себе внимания.

— Чаю хотите? — спросил профессор, кивнув в сторону источника свиста.

— Чаю? — переспросил Женя. В какое-то мгновение казалось, что он, как символист начала века, так же вошедший с мороза, ответит: «Чаю воскресение мертвых!» Но — нет.

Собственно, так он и ответил:

— Нет. Спасибо.

— А я, пожалуй, выпью. Подождите пару минут.

Пока профессор ходил, Женя отдышался и собрался с мыслями. Он подумал, что, может быть, это и к лучшему, что его перебил закипевший чайник. А то как-то нехорошо — сразу, с порога… Надо как-нибудь исподволь. Как это «исподволь» — он не знал. Точнее, не мог никак придумать.

Он осмотрелся по сторонам — словно бы помощь могла прийти откуда-то извне… Профессор только вселился — это было видно во всем. Посреди комнаты стояли два старинных кресла, одну стену — от пола до потолка — покрывал книжный шкаф-стеллаж, пока еще пустой. Голые доски книжных полок стыдливо демонстрировали те интимные места, что обыкновенно бывают заслонены книгами, а книги во множестве картонных коробок лежали рядом, занимая изрядную часть пола…

Вошел профессор, помешивая в чашке серебряной ложечкой. Струйка дыма вилась над чашкой. Сергей Филиппович устроился в кресле, укутал ноги в клетчатый плед и только тогда поднял глаза на Евгения.

— Я действительно когда-то работал в этой области, — сказал он. — Именно поэтому я и пригласил вас… Ну, так почему же ваш друг не пришел сам?

Евгений вздрогнул.

— Он не мог… Он не здесь… Он… Впрочем, давайте по порядку. Я принес магнитофонную запись: тут он рассказывает мне о сути своего открытия. Давайте послушаем, а потом я расскажу, что было дальше…

— Как вам будет удобно… Давайте кассету.

— У меня есть диктофон.

— Не нужно, у меня есть… Вот тут…

Профессор откинул какую-то клеенку, и под ней оказался приличный музыкальный центр. Он достал из деки кассету, аккуратно убрал в коробочку — «Вагнер», заметил Евгений надпись на подкассетнике — и вставил принесенную…

Зашелестела пленка.

— Там может быть много глупостей — это он объяснял мне, а я мало смыслю в физиологии, извините…

— То, что надо, я пойму.

— Для начала я хотел бы убедить тебя, что люди не видят истинной картины мироздания… — прозвучал из динамиков приятный спокойный голос, таким может обладать только человек, полностью убежденный в своих словах. В нем не было нервозности или надтреснутости, столь свойственных молодым голосам.

— В каком смысле? — Евгений чуть заметно вздрогнул. Он никак не мог привыкнуть к своему собственному голосу звучащему в записи.

— Наши органы чувств просто не могут отобразить мир во всей его сложности, так, как есть, полностью, и вынуждены строить специально для нас другой, упрощенный, ненастоящий. В этом иллюзорном мире мы и живем. Мы привыкли к нему и не желаем другого. Кстати, именно поэтому мы не можем по-настоящему понять природу гравитационных и внутриядерных сил, не можем ощутить — кроме как приборами — магнитное поле и радиацию. Несмотря на то что все это существует рядом с нами и постоянно влияет на нас, мы не можем это увидеть, услышать, осязать… Можно найти аналогию. Собака со своим черно-белым зрением не может представить себе красного или синего, так и мы не можем представить себе четвертое, пятое и другие измерения, несмотря на то что живем в них… Но Бог с ней, с собакой — предположим, что у нее несовершенное зрение, а у нас таки совершенное. Но у насекомых — скажем, у пчелы — ведь тоже цветное зрение, а видит она все по-другому: белые цветы ей кажутся голубыми, а желтые — фиолетовыми… Кто прав? Человек или пчела? Какие цветы на самом деле?

Профессор улыбнулся, но словно бы не тому, что услышал, а чему-то своему. Он сидел в кресле, завернувшись в плед, как гусеница в кокон, и время от времени прихлебывал чай. На поверхности чая отражалась лампа, играли, переливались блики.

— Так вот… — продолжил голос с пленки. — Мир, который мы видим, в котором живем, условен; более того, он искусственный. Покрывало майи… Чувственный опыт обманчив, об этом неоднократно говорили философы прошлого. Я скажу тебе больше: каждый человек видит мир по-своему, а значит, каждый человек живет в своем собственном мире…

Профессор опять улыбнулся.

— Теперь о пресловутом четвертом измерении. Как бы это, что б тебе было попонятнее… Ты знаешь строение вестибулярного аппарата человека?

— В общем, нет.

— Если просто… Он состоит из трех колец, лежащих в трех перпендикулярных плоскостях. Это-то тебе понятно?.. В кольцах — рецепторы. Еще там… Впрочем, ну их… Подробно тебе незачем. Самое главное, что все органы чувств связаны между собой, и вестибулярный аппарат влияет, скажем, на зрение… и так далее. В общем, каждое из колец регистрирует изменения положения тела в одном из измерений. А всего их три… Понимаешь?

— Не очень.

Женя остановил запись.

— Тут он пытается пересказать мне учебник по физиологии. Я ведь филолог — всего этого не знал… Я перемотаю. Ладно?

— Да, конечно.

Женя перемотал кассету чуть вперед.

— Все вместе эти три кольца рисуют нам картину трехмерного мира. И все другие органы чувств вслед за ними тоже… Теперь понимаешь? Мы не чувствуем четвертого измерения только потому, что нам нечем его почувствовать! У нас просто нет четвертого кольца. А между тем четвертое измерение существует, и пятое, и шестое тоже… И мы живем во всех этих измерениях, но не можем понять и почувствовать их. Мы не можем понять многих явлений природы только потому, что суть их не попадает в наши три измерения, а прочно коренится в других. Да что там явления природы, может быть, мы не можем — понять друг друга только потому, что души человеческие тоже находятся в четвертом измерении. Ощутить мир целиком и полностью, пожалуй, невозможно, но продвинуться в его познании вполне в наших силах. Для этого, в первую очередь, нужно отказаться от иллюзорного трехмерного мира, того, что преподносят нам наши органы чувств. Необходимо искусственно усовершенствовать эти органы. И тогда хоть как-то расширится наш кругозор…

— Но как? — спросил с магнитофонной пленки Евгений.

А Евгений реальный еще раз скользнул взглядом по интерьеру комнаты: пустые остовы книжных полок пересекались под прямым углом, словно оси абсцисс и ординат, точно такой же прямой трехмерный угол образовывали стены и потолок; все вокруг, все предметы в комнате — включая картонные коробки, перетянутые крест-накрест шпагатом, — настаивали на трехмерности мира. А посреди этого трехмерного мира в мягком кресле, уютно завернувшись в плед, сидел профессор и прихлебывал чай. Только магнитофон — надо заметить, весьма чуждый профессорской квартире — производил шум, выпуская в мир потоки максималистской, юношеской чуши. Чуши, от которой у нормального человека уже давно бы съехала крыша… Кто прав? Кто убедительнее? Евгений вдруг почувствовал бесконечную глупость своего положения. Ничем профессор не поможет, понял он.