Андреи Синицын - Фантастика 2002. Выпуск 3

Приходилось признать, что море у припая парит с чудовищной силой, а значит, вода куда теплее, чем ей положено быть. Не поленились сбегать — намерили семь градусов, через час — восемь с половиной, а еще через час — десять ровно! После этого туман сгустился до того, что бегать на припай стало опасно, и измерения прекратили. Правильно сделали: через двадцать минут пришла волна, невысокая, но длинная и могучая, как прилив. Припайный лед не просто взломало — искрошило в густую кашу. Чему дивиться, когда материки прыгают с места на место, как блохи. Удивительно, что не пришла волна с небоскреб высотой.

Но как раз туман больше всего и убедил скептиков в реальности наблюдаемых событий. Можно не согласиться с радиограммой, но поди поспорь с физикой!

С рекомендацией расслабиться Типунов в конце концов согласился вполне, приказав завхозу выдать по двести граммов водки на индивида и добавив две бутылки коньяка от себя — кутить так кутить. Коньяк, как все на станции знали, был особенный — его предполагалось выпить в ноябре по случаю окончания зимовки. Однако о какой зимовке теперь могла идти речь?

— Я не понять, — молвил Шеклтон, прожевав помидорину и моргая. — Почему смерть Антарктида? Изъясни.

— Чего тут не понять, — махнул рукой Непрухин и, задев флягу со спиртом, едва успел ее подхватить. Покачал в руке, подумал и поставил на стол. — А, ладно, не будем о грустном. Ты мне, Ерема, лучше про ваших утконосов расскажи, очень я ими интересуюсь, а вот живьем сроду не видел. Они крякают или как?

Шеклтон наморщил лоб, пытаясь вникнуть в смысл вопроса. Так и не вникнув, смастерил из ладони подставку и уронил в нее лицо.

— Отстань от человека, — прогудел Ломаев, со смаком жуя хлебную корку. — Вчера приставал, позавчера приставал, сегодня пристаешь. Дались тебе эти утконосы. Он их, может, и в глаза не видел.

— Как это не видел, когда он из Австралии? Скажешь, он и кроликов не видел? Или кенгуру?

Ломаев ухмыльнулся в бороду:

— По-твоему, у них там утконосы в каждом пруду резвятся? Ну вот ты, скажем, из России. Расскажи-ка, как у нас медведи по улицам табунами ходят. Гостям интересно.

— Иди ты, — буркнул Непрухин и вновь устремил взгляд на Шеклтона. — Нет, правда…

— Мьедвэд? — поднял голову Шеклтон. — Что есть?.. О, бэр!.. Ноу, бэр — не есть в Аустралиа. Коала есть. В зуу… в зуупарк… Утконос в зуупарк есть тоже. Я ходить видеть.

— Он из Ньюкасла, — пояснил Ломаев. — Сколько тебе раз говорить? Большой город. Откуда там утконосы, кроме как в зоопарке?

— Не знаю, — сказал Непрухин и вздохнул. — Я как думал? Пришел на ихний пляж, разделся, прыг в воду, а утконосы — только фр-р-р в разные стороны. Так и шустрят. И крякают. Думал, там у них искупаться нельзя, чтобы не напугать утконосов…

Прислушивающийся с видимым напряжением австралиец решительно замотал головой:

— Утконос пугать — нет. Не надо. Данджер… опасность.

Ядовитый спур… как сказать русски?.

— Шпора, — перевел Ломаев и гулко икнул.

— Йес, ядовитый шпора на задний нога. Пугать — не надо. Только самый глюпый человек. Умный — не пугать.

— Ясно, — кивнул Непрухин, тщетно пытаясь побороть икоту. — А они — ик! — крякают?

— Ноу. А зачем?

— Ну как зачем? — удивился Непрухин. — Утконосы все-таки. Были бы дятлоносы — долбили бы что-нибудь. А так должны крякать. Скажешь, нет?

Шеклтон долго думал.

— Должны, — согласился он наконец. — Но не крякают.

— Ты на Непрухина внимания не обращай, — сказал Шеклтону Ломаев. — Ему утконосов подавай, или бушменский язык выучить, или еще чего. Лет сорок назад из него получился бы нормальный романтик с горящими глазами.

— А сейчас? — заплетающимся языком спросил Шеклтон. — Кто есть сейчас получился?

— А сейчас — Непрухин. И этим все сказано.

— Так почему они не крякают? — упрямо спросил Непрухин.

— Ты стебешься или правда глупый? — поинтересовался Ломаев.

— Догадайся.

— А вот выкину тебя наружу, чтоб гостей не изводил, — побродишь ты там, ежик в тумане… поищешь утконосов.

— И у тебя юмор на нуле, — тяжко вздохнул Непрухин. — Убийца. Ничего же не видно. Заплутаю и замерзну, что тогда?

— Похороним. Только ты не замерзнешь. Спорим?

— Это почему?

— Потому что спирт при минус двадцати не замерзает. Сколько ты в себя влил?

— Шуточки у тебя… — обиженно пробурчал Непрухин. Ломаев замолчал. Оба знали, что во время прошлой зимовки во время внезапно начавшейся пурги в двух шагах от станции насмерть замерз нетрезвый дизелист. Отошел по малой нужде…

— Извини.

— Ладно, проехали. Давай-ка еще выпьем по чуть-чуть. За утконосов.

— Опять? — задвигал бородой Ломаев.

— Ну как… Мы все-таки немного ближе к ним стали, нет?

— Чуть-чуть ближе, кажется, — подумав, согласился Ломаев. — Только с другой стороны. А за утконосов твоих я пить не стану, сам пей. Давай-ка лучше еще раз за Антарктиду-матушку, светлая ей память, и за зимовку несостоявшуюся… Помянем! Налей!

— Почему помянем? — спросил Шеклтон, мучительно пытаясь не уронить голову на стол, однако с готовностью подставил кружку. — Уай? Почему рашен званый обед?

— По кочану, — угрюмо сказал Ломаев. — Выпьем.

Забыв, что нельзя, чокнулись. Выпили.

— Ты что, не слышал, что за столом Жбаночкин сказал? — с усилием ворочая непослушным языком, спросил Непрухин. — Э! Андрюха, ты куда?

Опираясь на стол, Эндрю Макинтош мучительно тщился подняться с табурета, имея сильный крен на правый борт. («Щас улетит», — определил Непрухин.) Через секунду бортовой крен австралийского магнитолога сменился глубоким дифферентом на корму, и жертва русского гостеприимства, попятившись, наткнулась на дощатую стену, по коей и сползла на пол, задрав тощие колени выше головы на манер паука-сенокосца.

Немедленно вслед за тем австралиец уронил голову на грудь и продолжил мирный сон.

— Готов, — с пьяной улыбкой констатировал Непрухин.

— Ну, хоть не под стол нырнул, — рассудительно заметил Ломаев. — Не трогай его, пусть отдыхает.

— Почему поминки? — повторил вопрос настырный Шеклтон.

Непрухин сражался с непослушным лицом, пытаясь состроить кривую ухмылку.

— Ты хочешь сказать, что наша работа будет продолжена, так? Ты, наверное, хочешь еще сказать, что работы в связи с переездом континента на новое место у нас… э… о чем это я? Да! Работы у нас будет даже больше, чем раньше, и… это… она станет еще интереснее? Так? А вот хрен нам всем! Одно дело околополюсный район, на фиг никому, кроме нас, не нужный, и совсем другое… э-э… Тихий океан. Купол когда-нибудь растает, а под ним, сам понимаешь, нетронутые ископаемые, бери да вывози. Лакомый кусочек. Да если бы только ископаемые! — Непрухину все же удалось состроить ухмылку. — Тут… э… много чего, кроме ископаемых. Ничейной территорией Антарктиде уже не быть, зуб даю. Сколько лет продержится Вашингтонский договор, как ты думаешь?