Дмитрий Перовский - Конкурс-семинар Креатив: Безумные миры

…Черный неба холст, лютая метель,

Дух мой, проводник, дай не сесть на мель.

Проводи меня к мудрому творцу,

В ноги упаду к своему отцу.

Тело не моё, отдавать пора,

Забирай, отец, нагулялся я!

По темн̀ой воде я к тебе спешу,

Песнею лихой душу отпущу.

— Чего ты хочешь, ведьма? — неожиданно прервал песню учитель. — Совсем, черная, страх растеряла, что путь айвенам преграждаешь?

— Извини, мудрейший! — По голосу я узнал Пастушку. — Вот! Они просили передать!

— Ладно, давай, — нехотя согласился шаман.

Я услышал, как засеменила по снегу старуха, опасаясь мести за подлость. А наши сани поскребли дальше.

— Тебе, айвен, — обрадовался шаман моему пробуждению. Рядом со мной легли мохнатый хвост и острый коготь. Их оружие — мои трофеи. А учитель продолжил древнюю песню про уходящего воина:

…Песни путь лежит — между гор река,

Пусть душа летит вдаль за облака,

Пусть она махнет над землей крылом,

Я ей подсоблю по воде веслом.

Лодочку качнет, словно колыбель —

Мой последний сон, мягкая постель.

Под землей течет давняя река,

Вот и мой черед пасть у ног творца…

Закрыв глаза, я под скрип снега уплывал то ли в Гнездо, то ли в Мир Теней.

Железная дорога ныряла под свод подозрительного леса: из его глубин поднималась молочно-белая струйка пара. Казалось, белоснежное копье пронзало серые доспехи зимнего неба. Откуда-то тревожно тянуло навозом. Однако размышлять над всем этим большевику было недосуг, люди собрались.

— Товарищи! Уже тринадцать лет, как в нашей стране установлена власть рабочих…

Свист.

— …и крестьян.

Свист.

— А как говорил наш Вождь Владимир Ильич Ленин, социализм есть советская власть плюс парификация всей страны, — большевик встревожено оглянулся, но на этот раз свист ему не мешал.

— Потому мы, власть, идущая путем прогресса, — Дорнштейн снова помолчал, — и заботящаяся о благе, как уже было сказано, рабочих и крестьян…

Свист.

— …приступаем к форсированной модернизации населенного пункта Обломовка. Раньше вас гнобили и угнетали помещики, — партиец запнулся и продолжил, — но теперь все изменится. К лучшему.

Свист.

— Падут, — Дорнштейн посмотрел написанное на руке химическим карандашом слово, — заскорузлые, да, заскорузлые устои и обычаи, и настанет новое, прогрессивное, изобильное…

Свист.

— … советское общество свободы…

Свист.

— …равенства…

Свист.

— …и братства…

Свист.

— Знаете, что произошло в сопредельных Гореловке, Нееловке а также Неурожайке? И знаете, кто это сделал?

Послышался неразборчивый шум: «Враги! Интервенты!», «Господь Бог наш Иисус Христос», а старорежимный староста надрывался: «Не мы это, честное слово, помилуйте, гражданин товарищ!».

— Это сделала Партия! — и прибавил гораздо тише: — А никакой не бог, которого, как известно, нет в природе.

Свист стремительно нарастал. В раздражении Дорнштейн пнул ногой вечно не вовремя свистящую трубу бронепоезда, и она со скрежещущим стоном рухнула в снег, взорвавшийся звоном ледяного стекла. Так как большевик в то же время опирался на трубу рукой, он последовал за ней.

— Грамотные есть? — спросил он, отвернувшись от толпы и залезая опять на крышу бронепоезда.

— Есть-с. Многие. Библия в каждом доме лежит… («Лежать-то она, конечно, лежит» — глухо пробормотал какой-то жилистый мужик с носом-картошкой) Да все-таки насчет, если позволите, Бога: кто же все это вокруг сотворил-с? — ехидно сказал доктор, единственный просвещенный человек в округе; его лысина не порозовела на морозе, а оставалась вызывающе белой. Религиозность позволяла ему бестрепетно списывать профессиональные неудачи на волю Божью.

Дорнштейн поднимал над бронепоездом красный стяг.

— Я же сказал — Партия! Российская Коммунистическая Партия большевиков!

Зимнее солнце, флаг и голова посланца губцентра оказались на одной прямой; солнце просвечивало сквозь знамя.

Озаренное красным холодным светом, лицо большевика казалось окружено нимбом демонического святого.

Белый пар продолжал нагло подниматься из глубин леса, надменно игнорируя происходящее в деревне.

Черные покосившиеся избы, старая дранка крыш, угрюмые изможденные лица — революционер не знал, всегда ли была такой Обломовка или только недавно стала. Его интересовало только настоящее и будущее.

— Староста, — прошипел он, посверкивая золотым зубом.

— Аверьян, — представился мрачный, но сохранивший остатки патриархальной величественности старик со спутанными волосами.

— Ты всем заправляешь? — мрачно спросил Дорнштейн.

— Я, — неуверенно сказал Аверьян, сглотнув. Дорншейн прибыл на бронепоезде, никого еще из приезжих обломовцы пока не видели; тем не менее, большевик и в одиночку внушал старосте неподдельный ужас. Скажут, старорежимник, и все — под суд.

— Контрреволюция есть? — задал Дорнштейн следующий вопрос

Лицо Аверьяна в секунду приобрело выражение благодушной тупости. Он якобы непонимающе уставился на Дорнштейна.

— Сейчас я сам все узнаю, — скучным голосом сказал большевик. — Ра-азгружай!

Он точно отработанным движением пнул бронепоезд, двери вагонов стали одна за другой открываться, а потом поезд словно вытошнило потоком пугающего вида механизмов и конструкций.

— Собира-ай! — тем же не терпящим возражений тоном приказал большевик.

Селяне в растерянности начали грохотать и лязгать металлическими частями. Никто не имел понятия, как все это собирать, и мужик с носом-картошкой решился:

— А к чему это приделывать? — спросил он с порой пробуждающимся у крестьян хамством, демонстрируя Дорнштейну конструкцию, посвистывающую от встроенного внутрь парового микродвигателя. Больше всего это напоминало ногу, стонущую (непонятно чем) и дергающуюся в конвульсиях.

— Эх, да какая разница! — махнул рукой большевик. — Главное — энергично!

— Оно же работать не будет, — глухо заметил доктор.

— Ммм… А ты как думаешь? — спросил большевик у картошки.

— Не, не будет, — сказал картошка.

— Вот и нашли контрреволюцию, — радостно объявил Дорнштейн. — Вы собирайте, голубчики, не отвлекайтесь.

— На чем же оно работает? — продолжал допрос доктор. Похоже, обвинения его не напугали. — На угле? Где нам его взять?

— Скоро подвезут, — в голосе Дорнштейна прорезались истерические нотки фанатизма, — А пока их будет питать Пламя Революции!

— Что это? — спросил доктор.

— Увидишь. Работай.

И доктор наклонился к металлическим огрызкам. Голос посланца обладал нечеловеческой властью, и когда он приказывал, все как-то механически торопились выполнить его распоряжения. Дорнштейн сновал то там, то тут, и дело рьяно двигалось — и вскоре около насыпи железной дороги возникло целое воинство скрюченных чудищ, порожденное безумной фантазией коллективного бессознательного крестьянских масс.