Дмитрий Перовский - Конкурс-семинар Креатив: Безумные миры

Хозяин кабинета закурил, и в отражении появилось новое яркое пятно. Михаил Степанович оторвал взгляд от монитора и открыл папку, которую до этого держал во второй руке.

— Лаборатория Николая Селянинова. Вам не кажется, профессор, что это цинично как-то, — сказал он, проглядывая записи в бумагах.

— Ну, все лучше, чем безликий номер, — ответил сидевший за столом Виктор Сергеевич Гордеев и выпустил к потолку струйку дыма, — Или вы думаете, что лаборатория должна иметь имя руководителя? Так я лицо засекреченное, еще с советских времен. А объект… Кто его знает под именем Николай Селянинов? Финист…

— Объект находится на исследовании у вас уже около десяти лет. Полиморфное психическое расстройство было свойственно ему еще в самом начале вашей работы, однако попыток лечения не применялось. Вы же, Гордеев, не только ученый, но и врач.

— Шутить изволите? — хмыкнул Виктор Сергеевич, — Это все равно, что пытаться починить неисправную рацию, которая неожиданно стала принимать сигналы инопланетян!

— Да, но пичкать объект ноотропными препаратами и психодислепсиками! — Кобзарь поднял глаза на профессора и потряс бумажками из папки, — Это же все равно, что тушить пожар керосином! Я вообще удивляюсь, как его психика окончательно не пошла вразнос! Вы же должны понимать, какое разрушительное воздействие они оказывают, да еще в таких количествах! Я представляю, какой уровень интоксикации у Селянинова — для него каждое утро, как после пьянки! Вместо того чтобы бороться с галлюциногенным бредом, вы еще больше вгоняете его в сумрачное состояние сознания. А если ценность объекта велика, то…

— Не суйтесь не в свое дело, господин чиновник, — профессор, стукнув ладонью по столу, прервал гневную тираду проверяющего, — От меня требуют результат, я этот результат предоставляю. У нас все под контролем.

— Вы, Гордеев, бесчеловечная скотина. Мой дед, когда освобождал в Польше фашистские концлагеря, видел результаты подобных исследований. Я пойду к президенту и, клянусь, подниму вопрос о гуманности этих исследований, а затем…

— А не пошли бы на х** с вашим чистоплюйством! — Гордеев резко затушил сигарету в пепельнице и встал из-за стола, — У меня тоже дед воевал и вовсе не для того, чтобы страну развалили такие держиморды вроде вас, рассуждающие о гуманности, свободе, демократии, а сами разворовывающие все подряд. Не с представителями ли премьера вы сегодня приехали, чтобы вылечить какого-то породистого бунда, дед которого стрелял в вашего деда? О человечестве вы, видите ли, обеспокоились, о морали… Я забочусь о человечестве! Вот!

Гордеев махнул рукой в сторону книжного шкафа, набитого канцелярскими папками.

— Все это — прорывы в науке. В биологии, инженерии, медицине, физике, химии. Этот бубнящий что-то маловразумительное и гадящий под себя слюнявый идиот выдает на-гора такие идеи, что работать с ними институтам всего мира не одно десятилетие. Где плавает в это время его сознание мне безразлично, потому, что парень как будто бы с другой планеты, из другого измерения — мыслит другими категориями. Быть может то, что он мастерит в данный момент, это термоядерный реактор, а может… Боже! Черт!

У Гордеева, показывающего рукой на монитор, расширились зрачки. Михаил Степанович обернулся и увидел, что взятая крупным планом поделка объекта ожила. Камень раскалился, вдоль проволок стали проскакивать дуги электрических разрядов, светодиод на электронной плате принялся мигать с увеличивающейся частотой. «Бенбен, елы-палы, трах-тибидох», — бормотание Селянинова становилось все громче и громче.

А затем — вспышка. Яркая, мощная, пожирающая. Взрыв потряс весь институт, бросив Кобзаря и Гордеева на пол кабинета.

Если вы служите на любой космической станции, тем более научной, то наслушаетесь историй разной степени правдоподобности вволю. Но об этом происшествии палубный инженер Ларуш Говера любил говорить, что вымысла нет и в помине, хотя верится во все с трудом. И если бы он лично не присутствовал на причальной палубе 17-А, не увидел бы все своими глазами, то не поверил бы.

Героя конфликта с сиринами десятилетней давности, руководителя научного подразделения «Финист» Ника Селяйни знали многие. Он, как-никак, спас станцию, его голографический портрет висел в Аллее Героев. Объединенный флот Содружества заканчивал масштабную наступательную операцию по уничтожению крупных сиринских войсковых групп, нанося одновременные удары в нескольких планетных системах. Вслед за военными по горячим следам шли ученые, пытающиеся разобраться в сиринском вооружении, инженерии космических кораблей чужих. Возле Сириуса Б, где сиринский флот был разбит наголову, расположилась научная станция «Финист», а военные ученые начинали зачистку и исследования обломков флота. Откуда вынырнул недобитый сиринский крейсер — до сих пор неизвестно. Вероятно, он двигался в составе уничтоженной группы, но в пути отстал и теперь шел по пеленгу. Станция, оставшаяся без прикрытия, была беззащитна, а рассеянный москитный флот с учеными не успевал собраться в ударную группу для отражения угрозы. И тогда Ник Селяйни, катер которого был ближе всех к крейсеру, пошел на таран.

И у людей, и у сирин, есть оружие последнего удара. Конечно, просто направив маленький катер в двигательный отсек крейсера, Селяйни не добился бы существенного результата, но, включив реактор в режим активного распада, Ник превратил свое суденышко в ядерный брандер. У сирин же было вероятностное оружие — выворачивающее время и пространство наизнанку, плетущее в новый узор причинно-следственные связи. Оно применялось исключительно редко, потому, что никто не знал, что происходит с теми, кто попал в радиус поражения. За пару секунд до столкновения и взрыва реактора, сирине, все же, его применили — терять им, скорее всего, было нечего. И крейсер, и катер Ника просто исчезли из реальности.

И, вот, спустя десять лет, дежуривший палубный инженер «Финиста» стал свидетелем необычного, ставшего в последствии легендарным, явления.

Ларуша Говера оторвал от починки сервопривода сигнал тревоги. «Внимание, всем службам стороны «А», приближение неопознанного объекта!» — противным голосом скрежетал селектор. Говер обернулся к распахнутым причальным створкам, за которыми серебрилось россыпью звезд космическое пространство. Станционные орудия уже начали заградительный огонь, росчерки выстрелов прочерчивали темную бездну. Не обращая на выстрелы внимания, прямо на причальную палубу несся огромный огненный метеор. Он стремительно приближался к Говеру и инженер замер, одновременно завороженный зрелищем, и ожидающий смертельного удара. Секунда, и огненный шар распался, а на палубу упал никто иной, как Ник Селайни собственной персоной.