Юрий Корчевский - Пушкарь (сборник)

Ушкуй левым бортом подошёл к берегу, мягко к нему притёрся. Не сговариваясь, мы с Фролом опустили паруса. Мы были уже в безопасности, до горящего города — не менее половины версты. Было жутко смотреть на пожар, в котором сейчас гибли десятки тысяч русских и ещё — чувство собственного бессилия перед грозной стихией огня. В эти минуты я ненавидел и хана Девлет-Гирея, учинившего пожар, и царя Ивана Грозного, трусливо сбежавшего от крымчака и не организовавшего оборону на дальних подступах Москвы.

А ведь ещё совсем недавно в Великом Новгороде царь с кромешниками учинил бойню, сравнимую по числу жертв с потерями от великого пожара. Невелика заслуга — воевать с собственным покорным народом, — что же ты татар не остановил? И где же прячутся твои опричники? — Слова сии чуть не сорвались с моего языка, но я стиснул зубы и промолчал. У Фрола и Акакия по чёрным от копоти лицам текли слёзы.

— Это же сколько народа безвинного сгинуло, — сказал кормчий, рухнул коленями на палубу и стал истово молиться.

Я не стал. Грехи у народа конечно же были, но главный грех лежал на Иване Грозном. Вот ему бы и молиться, замаливая своё неумение и трусость.

— Вставай, Акакий, надо дальше уходить, пока можно. Не приведи Господи, отрядик какой татарский прорвётся пограбить, а тут мы — роскошный подарок с полными трюмами добра.

— И то верно, — вставил Фрол. — Юра дело говорит.

Мы оттолкнулись вёслами от берега и поплыли дальше.

Постепенно запах гари ослабевал. Воздух становился чище, ветер приносил запахи трав. А вот река становилась уже, мелела, и вскоре мы остановились.

— Не дело вперёд идти — на мель судно посадим, втроём ни в жизнь потом не снимем. И без того развернуться обратно уже тяжело. Приставать к берегу надо, переждать.

Сказав так, Акакий бросил рулевое весло, помог спустить паруса.

Это правильно. Река узкая, с любого берега нас хороший лучник вмиг перестреляет, а паруса на мачте издалека видны.

Фрол с носа судна соскочил на берег, закрепил за дерево верёвку. Эх, жаль, что когда в спешке рубили швартовы на Москве-реке, сходни упали в воду, а вытаскивать их на борт уже не было времени.

Мы с Акакием сели на корме, поглядывая в сторону Москвы. Дым стал поменьше и не такой чёрный, но пожар ещё бушевал. Есть и говорить не хотелось — все мы были подавлены увиденным бедствием.

После долгого молчания разговор начал Фрол.

— Что дальше делать будем? Москвы нет, купца, что утром товар смотрел, не найдём. А может, его уже и в живых нет.

Наступила долгая тишина.

— Может, в Муром вернёмся? — неуверенно проговорил Акакий.

— И что ты там жрать будешь? На сухой хлебушек перец сыпать, что в трюме лежит? — обозлился Фрол.

Оба посмотрели на меня.

— Так, давайте подумаем. В Москве в ближайший год делать нечего.

Фрол и Акакий согласно кивнули. С этим утверждением после увиденного не поспоришь.

Я продолжал:

— Вниз по Москве-реке идти на Оку неразумно — там татары могут быть.

Оба слушали меня с большим вниманием.

— Новгород о прошлом годе царём разорён, торговли, считай что и нету. Что остаётся?

— Вологда, — сказал Фрол.

Акакий поморщился.

— Тверь.

— Уже лучше, но я предлагаю Псков.

— Почему? — одновременно спросили оба.

— От татар далеко, государь город разорить не успел, иноземных купцов много, по реке на нашем ушкуе до Пскова дойти можно, а там и товар продать. Ну как?

— Пустое говоришь! — махнул рукой Акакий. — Мы едва до Москвы дошли. Нас трое всего, а ты — «Псков».

— А кто сказал, что мы втроём поплывём? Народ сейчас из Москвы бежит. Многие остались без кола без двора, денег нет, ремесло сгорело, а кушать хочется. Почему людей в команду не взять? И нам польза, и они с голоду не помрут. Будем платить, как купцы платили. Продадим во Пскове товар и рассчитаемся.

— А что? Дело! — воскликнул Фрол.

Акакий долго молчал, раздумывая, потом согласился.

— Пожалуй, это лучший выход. Не бросать же ушкуй! Я на нём шесть лет отплавал. Крепкая посудина. К тому же товар больших денег стоит. Командуй, атаман!

— Это кто атаман?

— Ты! Не рубил бы швартовы — не ушли бы из Москвы, сами бы сгорели. Тебе везде удача сопутствует. Кто в Стамбуле денег заработал и потом подарок от визиря получил? Ты! Кто после Мурома па стоянке тревогу поднял и от татей судно оборонял? Опять ты! Не твоя вина, что нас трое осталось — разбойников было слишком много. А не подними ты тревогу да не рубись отчаянно — мы бы все раков на дне кормили. Кто-то же должен во главе быть? Моё дело — судном править, а ты правь нами — у тебя это получается.

Тьфу ты, опять попал, как кур в ощип. Отвечать за себя легче, чем за ватажку, пусть и малочисленную пока.

Я встал:

— Согласен, други!

Развернуть судно втроём нам не удалось; после нескольких бесплодных попыток мы стали вёслами отталкиваться от берега, и течение само потихоньку сносило нас к городу.

Когда река стала шире, Акакию удалось развернуть ушкуй. Теперь можно поставить парус. Мы поставили малый — с большим управляться вдвоём без должного навыка было тяжело и неудобно.

Дыма над Москвой уже не было.

Мы подошли к Москве поближе — вдали виднелись постройки предместья — и пристали к берегу. Дальше продвигаться было опасно. Кто в Москве хозяйничает — мы не знали. Может — злобные крымчаки рыщут по пепелищам, отыскивая оплавленные куски серебра и золота. В богатых домах и церквях злато-серебро было, не всё успели забрать с собою хозяева.

Как избранный атаман, я решил не рисковать судном с грузом, а наведаться в город в одиночку.

Перекусив наскоро сухарями и напившись чистой речной воды, я двинулся к городу по грунтовой малоезженой дороге, что вилась вдоль Яузы. Навстречу попадались редкие беженцы — с закопчёнными лицами, в прожженной местами одежде.

Я подошёл к небольшой группе жителей, что присели отдохнуть в тени.

— Здоровьичка всем.

В ответ — молчание и пустые безразличные взгляды. Понятно — люди были в психологическом шоке от увиденного и пережитого.

Чем ближе я подходил к Москве, тем больше встречалось мне беженцев. Кто-то шёл сам, кого-то жители несли на себе. Маленькие дети держались за юбки матерей, отцы семейств несли на себе узлы с нехитрым скарбом, что успели захватить в суматохе.

Уже недалеко от города я увидел троих степенных мужиков с топорами за поясом. По характерной манере носить топоры я опознал в них рязанцев. Так носили инструмент только они. Под тяжестью топора пояс перекашивался на одну сторону, и рязанцев называли «косопузыми».

— Из Рязани? — спросил я.

— Из неё, родимой.

— В Москву?

— Да ты чего, совсем без глаз, али не слышал ничего? — изумились мужики. — От Москвы, почитай, не осталось ничего. Эвона, сам погляди.