Юрий Корчевский - Пушкарь (сборник)

— А ведь было! Два года назад и было. Выгнал Илья человека одного — работал спустя рукава. То рыбу недокоптит, то пересолит. Да и вином творёным баловался.

— Кто таков?

— Аристарх, в соседней деревне живёт — тут, за лесом.

— Давно его видел?

— Как выгнали, с тех пор и не видел.

— Ну, спасибо за угощение.

Мы попрощались, и я, сев на Орлика, двинулся по узкой дороге обратно в город.

А ведь если Илью убили, то это должно было произойти именно здесь, на дороге, не ближе двухсот метров от коптильни и до конца леса — чтобы криков было не слышно.

Перед городом, версты за две — голое поле. Дозорные со стен городских бдят, там злодеи напасть не решатся. По-моему, «горячо»! Где-то здесь следы искать надо. Даже несмотря на то, что снегом занесло всё. И нужно-то всего — обыскать обочины дороги с обеих сторон. Правда, версты две осмотреть — это не в кошельке монету искать.

Я остановил коня, слез с седла, привязал Орлика к берёзе. Пошёл по снежной целине, отступив от дороги метра три-четыре. Снега было — почти до верха голенища сапог, идти тяжело, и метров через триста я уже начал выдыхаться — пот по лицу струился ручьями. Жарко! Я снял шапку, остудил голову. Надо идти дальше — кроме меня это не сделает никто.

Я шёл, осматривая снежный покров и оставляя за собой борозду в снегу. Если где-то виднелся бугорок — подходил, сапогом рыл снег. То пенёк попался заснеженный, о который я ушиб ногу, то большой пучок травы.

Вот уже впереди виден просвет — скоро конец лесу. Справа, метрах в десяти, сугроб попался на глаза. Не хочется лезть в глубокий снег, но надо. Взялся за гуж — не говори, что не дюж.

Я с трудом прошёл до сугроба, проваливаясь почти по пояс. Разгрёб снег руками, и похолодел от нехорошего предчувствия — ткань показалась, кусок кафтана суконного. И цвет, как у кафтана Ильи.

Я лихорадочно стал разбрасывать снег руками. Показалась окоченевшая рука. На спине — рваный прорез, вокруг него кровь застыла. Я вытащил труп из сугроба и перевернул. Илья! Лицо спокойное, знать — умер сразу, не мучался перед смертью. Э-хе-хе. Вот беда-то. Сердце сжало, как тисками, стало тяжело дышать. Как я дочке-то его скажу о горе таком? Матери нет, так теперь вот ещё и отца потеряла. Какая же сволочь его убила? Из-за чего? В мешке же одни медяки были. На серебро перевести — рубля три, не больше.

Я перевернул труп на живот — надо осмотреть его, дома мне делать этого не хотелось. На кафтане прореха сантиметров пяти. Удар ножом — скорее всего, с широким лезвием, по всем признакам — удар не столько колющий, сколько режущий. Удар единственный и смертельный, поскольку на одежде нигде я не обнаружил других повреждений и ран. Вот только почему Илья подпустил к себе убийцу, повернувшись к нему спиной? Наверное, не ожидал подлого удара. И убийца был знаком с Ильей. Не такой человек Илья, чтобы на лесной дороге повернуться спиной к незнакомцу. Стало быть, среди знакомых искать татя надо.

Я ещё раз перевернул Илью на спину. Нож в ножнах на поясе висит — не оборонялся Илья. За поясом купец всегда кошель носил с деньгами, а сейчас его нет, не иначе — убийца забрал. Запомню. В душе вскипала злоба и ненависть к ещё не найденному убийце. Найду! Всё равно найду, и ни в какой суд обращаться не буду, сам порешу. Не должен гнида со мной одним воздухом дышать, по одной земле ходить.

Я вздохнул и пошёл назад по дороге. Отвязал Орлика, подвёл его к телу Ильи. С трудом перебросил его через седло, поперёк конской спины. Орлик фыркал и косился. Я повёл лошадь в поводу в город. На городских воротах стражники остановили, заметив страшный груз.

— Ты это, чего сюда везёшь?

— Тестя убили, в семью везу — похоронить по- христиански надо.

— Кто ж его? — сочувствуя, обнажили головы и перекрестились служивые.

— Кабы знал — сам бы убил.

Стражники расступились, и я продолжил свой скорбный путь. Прохожие смотрели — кто со страхом, кто с жалостью.

Я подошёл к дому, остановился перед воротами. Рука не поднималась постучать. Одно дело — беспокоиться о пропавшем отце, не зная, где он, что с ним, и другое — увидеть труп. Если в первом случае ещё надежда есть — пусть и маленькая, то сейчас…

Всё-таки я собрался, постучал. Выбежала Маша, отворив калитку, увидела коня и тело убитого Ильи. Заголосила в голос. На крики и стенания выбежала из дома простоволосая Дарья. Завидев, как я завожу во двор коня с телом отца, побледнела и упала без сил в грязный снег двора.

Я бросил лошадь, подбежал к Дарье, поднял её на руки, занёс в дом и уложил на лавку. Сам выскочил во двор, запер ворота, подвёл коня к крыльцу, стащил тяжёлое тело Ильи и с трудом затащил его в дом. Уложил на другую лавку.

Вот кошмар-то! На одной лавке — убитый Илья, на другой — Дарья в глубоком обмороке.

Я выбежал из дома, завёл в конюшню Орлика, расседлал, задал сена. Помог мне он сегодня, славный конь. Бегом вернулся в дом. Около Дарьи хлопотала Маша, хлюпая носом.

— Воды принеси! — приказал я.

Из кувшина набрал в рот воды и прыснул в лицо жене. Она вздрогнула, пришла в себя. Я помог ей сесть, дал попить воды. Дарья уставилась на меня пустыми глазами.

— Кто его?

— Не знаю пока, буду искать.

— Нашёл где?

— Между городом и коптильней, в лесу, под снегом. С дороги и не видно. А лошади, саней и денег нет. В спину его кто-то ударил, ножом. Сразу умер, не мучился.

Дарья зарыдала взахлёб, бросилась ко мне на шею. Рядом голосила Маша.

— Так, хорош голосить. Дитя накормлено? О живых сейчас думать надо.

Маша первой взяла себя в руки, помогла подняться Дарье, и обе пошли в комнату к ребёнку. Помощники из них сейчас — никакие.

Я накинул тулуп, побежал на торг, нашёл в ремесленном ряду плотников и пригласил их домой — гроб ведь делать надо, мерку снять. И закрутилось — нанять рабочих могилу вырыть на кладбище, в церковь — отпевание заказать, женщин нанять для готовки на кухне на поминки.

В красном углу дома, перед скорбным ликом Богоматери, горела свеча, пахло ладаном. Перед образами, шепча слова молитв и вытирая непрерывно струящиеся слёзы, стояли на коленях Дарья и Маша.

Весь следующий день я метался как угорелый. На меня одного свалилось множество хлопот, связанных с погребением близкого человека. И никаких тебе похоронных бюро и катафалков.

А после отпевания и похорон — поминки. Много народу собралось, в основном купцы да соседи. Каждый считал своим долгом подойти к безутешной Дарье и выразить ей соболезнование. Много добрых слов об Илье прозвучало в этот день.

Мы чинно посидели, помянули раба Божьего Илью, — денег даже собрали, как водится по русской традиции.

И дом как-то сразу опустел. Никто не кричал с порога: «Как дела, зятёк?» Поговорить, посоветоваться, да что там — кружку вина стало выпить не с кем. Остро чувствовалась потеря. А уж как Дарья переживала! Исхудала вся, молоко пропало. Я утешал как мог, только здесь лекарь один — время.